Декабрь без Рождества
Шрифт:
«Кабы он оскорбил тебя или Филиппа, я б его десять раз пристрелил, а так только один. Полно, Лена, не с руки мне о таких делах толковать с женщиной. Я сам нарочно ему ногу отдавил, больно неприятный был малый. Все из пустяков стреляются, ничего в том особенного нету».
«Ты застрелил Гоморова… просто так?»
«Нужды нет, просто так. Все так делают».
«Мне до всех дела нету! — гневно воскликнула сестра, но тут же закашлялась. — Ты лишил человека жизни — не из чести, не из защиты себя либо близких, не на войне!»
Волнение Елены Кирилловны представлялось
«Ты б помолчала немного, Лена! — Роман поймал в ладонь локоть украшенной сапфиром руки, что терзала и мяла кружева, словно ворот платья мешал сестре дышать. Она уже не кашляла, но лучше не стало. Губы Елены посинели, пропуская вместо дыхания сухой страшный свист. Колени ее подогнулись, и Елена опустилась бы на каменный пол, когда бы брат не подхватил ее».
Восковая кукла не оказалась бы для него легче, когда Роман вбежал в дом, мгновение поколебавшись, не стал подниматься с сестрою на руках по лестнице, а опустил ее на диван в гостиной. Звонок отчаянно затренькал по всему дому.
«Белую шкатулку из малого кабинета! — крикнул он перепуганной девушке, едва та явилась в дверях. — Горячую воду, сюда же!»
Все силы Елены уходили уже только на попытки дыхания, все более мучительные.
Хоть и нечасто случалось такое с сестрой, но Роман в точности помнил все, что надлежало делать. Потому он не уложил, а усадил ее повыше в углу дивана, а подвернувшиеся под руку подушки не стал подтыкать ей за спину, но сунул на колени, зная, что удушье станет гнуть сестру вперед.
Даша между тем со всех ног примчалась со шкатулкою и сугубым серебряным кувшинчиком с широким горлом. Грохнула принесенное на столик, умчалась вновь — за кипятком.
«Ничего, Лена, сейчас…»
В шкатулке хранилась кузьмичёва трава, она ж — ephedra — и вся она, от мощного корня, который Платошка маленьким почитал за всамделишную мандрагору, до чахлых стеблей и невзрачных желтых цветков шла, измельченная, в лекарство. Прежде чем успеет настояться взвар для питья, можно давать больной дышать травяным паром. Пар не снимал приступа, но облегчал его — а после и пить Елене было проще.
Не дожидаясь, покуда девушка принесет воду, Роман откинул деревянную крышку.
Шкатулка оказалась пуста. Совсем пуста — ни пучка травы, ни кусочка корня.
Роман Сабуров не понял в то мгновение, что пронизавшее его чувство и было тем самым страхом, о коем он много слышал и говорил, но был при том напрочь им обделен. Не понял
По подбородку Елены стекала тонкая струйка крови — из закушенной случайно губы. Лицо было даже не белым, просто прозрачным, с просвечивающими изнутри синими и серыми тенями.
Оторопев от ужаса при виде раскрытой шкатулки, Даша застыла в дверях с исходящим паром кувшином в руках.
Отчаянным душевным усилием Роман сумел понять, что единственный способ устоять перед охватившей его душевной бурею — это успеть догадаться, что можно сделать для сестры — теперь, когда на счету каждое мгновение.
«Лена… Лена, ты ведь можешь ответить… Ты же умница… Скажи, где может быть в доме твоя трава? Только два слова… Я пойму, я найду, одно слово, Лена!»
Он так и не сумел понять, слышит ли сестра. Свистящее дыхание делалось все слабее, прозрачное лицо вздымалось и падало на руки, стиснувшие подушку. Нет, нельзя было терять время дальше. Что-то другое надо было предпринять, что? Ошпарить обивку шкатулки, потом слить? Нет, пустое, слинявшей с ткани краски будет куда больше, нежели травяной трухи. Не годится. Мысли мчались галопом. Немедля послать людей копать новую траву? Нет! Первое — долго, слишком долго, у Лены такого времени нет. Но есть и второе: Кузьмичёву траву берут в августе, а на дворе июнь. В ней нету сейчас силы. Господи, что же сделать, что?! Кабы была здесь Прасковья-старшая, Лена как-то говорила, та могла снять приступ и без целебных снадобий! Один раз было такое, где-то во Франции, Прасковья несколько часов мяла и терла ей руки, покуда удушье не отступило… Но ведь надобно знать — как она это делала! И хоть бы — где, в каком месте?
Взгляд Романа упал вновь на руки сестры. Как же посинели ногти, да и сами руки! Только поблескивает перламутром маленький шрамик меж указательным и большим пальцами, вовсе незаметный, еле различимый. Но на второй руке — точь-в-точь такая же метка! Мысли скакали, летели. Нет, случайно так не поранишься. Господи, сделай, чтоб я угадал!
Пальцы Романа клещами сжали метки-подсказки.
Сколько минут прошло? Кончики пальцев двигались, словно стремясь соединиться, пройдя сквозь беспомощные руки сестры. Вдруг он услыхал вздох — хриплый и свистящий, но чем-то тем не менее отличный от прежних.
«Как хорошо-то — дышать… Роман… Ты и представить себе не можешь, какое это блаженство. — Елена откинулась на спинку дивана. Щеки ее чуть порозовели».
«Лена! Господи! Где ж трава?!»
«Теперь… не надо, сердце устало, можно его эдак надорвать. Руки-то выпусти, оторвешь… Как ты только догадался?»
«Алёна Кирилловна! Матушка! — По щекам Даши полились слезы. — Я ж позавчера видала, шкатулка-то полна была! Как же оно так?!»
«Да так… Вчера я и переложила в секретер, что в спальне, — Елена улыбнулась. — Мяты теплой мне подай, прямо с грядки… Просто мяты».