Декабристы в Забайкалье
Шрифт:
Михаил Бестужев не сдавался: «Да у лошади вся сила в плечах, которыми она и тянет повозку. Это гораздо лучше для лошади, чем нагружать спину». — «Ну, не знаю, не знаю… Лошади молчат при любой упряжи», — уклончиво завершил спор Николай Александрович.
Как бы то ни было, кабриолеты, изготовлявшиеся в мастерских братьев Бестужевых, в короткое время распространились необычайно широко. «У нас за Байкалом нет ни одного зажиточного мужика, даже бурята, который не имел бы у себя подобного», — писал Николай Александрович в своей статье. И далее объяснял причину столь большого спроса: «Некоторые жители признавались мне, что с той поры, как они стали ездить на сидейках, верховая езда ими вовсе оставлена, потому что считают для себя и для лошади легче эту упряжь, тем более, что маленькая сидейка везде там пройдет, где и верховая лошадь,
В разгар работы над созданием нового типа «сидеек» в адрес Бестужевых неожиданно пришло письмо от некоего московского жителя С. А. Полонского со странным предложением — за плату строить экипажи по его проектам, поскольку, мол, он добился от правительства официального признания своего изобретения и даже получил на это «привелегию».
Рассмотрев проект Полонского, Бестужевы нашли в нем много технических изъянов, и Николай Александрович отправил конструктору письмо следующего содержания: «Мы от души благодарим за желание доставить нам материальные выгоды от устройства таких экипажей. Но сибиряки не так глупы, чтобы в подобных экипажах вытряхивать свои души, тогда как у нас с искони есть тарантасы, эти простые и спокойные экипажи… У бурята если есть два колеса, даже простая одноколка, он делает из нее сидейку, в которой он сможет проехать по самой узкой горной тропинке, не утомляя коня и спокойно сидя на войлоке. И за изобретение этих удобств для всего края мы не требовали никаких патентов. Напротив, мы старались сделать их общедоступными всем, для того, чтобы все могли пользоваться таким удобством. А ты требуешь платы за твое изобретение. Извини, ежели мы не воспользуемся твоею благостынею».
Дорожные повозки, как построенные в мастерских братьев Бестужевых, так и копии с оригиналов, дожили в сельских уголках Забайкалья вплоть до настоящего времени. Два подлинных экземпляра, изящной работы и прекрасной сохранности, экспонируются в Кяхтинском и Улан-Удэнском краеведческих музеях, одна из копий-подражаний, также примерно того же времени, — в Этнографическом музее народов Забайкалья.
Добровольные изгнанницы
В один из летних вечеров 1847 года братья Бестужевы, отужинав в доме Торсонов, вернулись в свою усадьбу. Михаил Александрович сел у окна, выходящего во двор, и закурил трубку. Николай же пошел под навес посмотреть, как нанятый на службу кучер запрягает лошадь в «сидейку»: он собрался поехать в Селенгинск навестить семейство Старцевых.
Неожиданно со степной дороги послышался звон колокольчиков подъезжающего экипажа. Кто бы это мог быть? Уж не возвращается ли Булычев — член ревизионной сенатской комиссии графа Толстого? Женившись на племяннице кяхтинского миллионера-золотопромышленника Кузнецова, он по дороге в «песчаную Венецию» (как тогда называли пограничный городок) заехал отдохнуть в кругу селенгинских декабристов. Тронутый их гостеприимством и радушным вниманием, Булычев испросил от Бестужевых позволения вновь заехать на обратном пути.
Но вот экипаж лихо влетел в открытые настежь ворота и остановился посреди двора. Из коляски первой вышла неизвестная дама, которую Бестужевы поначалу приняли за молодую супругу Булычева. Но каково же оказалось изумление хозяев усадьбы, когда следом за ней сошла сама Елена Александровна, затем и другие сестры Мария и Ольга.
Михаил, отбросив трубку, выскочил из избы и первым бросился в объятия сестер, плачущих от счастья. Немного замешкался Николай. Будучи под навесом, он тоже видел сошедшую даму и, считая ее женой Булычева, стоял в нерешительности, поскольку был без сюртука и, таким образом, находился в пикантном положении. Поймав пробегавшую дочь прислуги-кухарки Катю, свою любимицу, он попросил девочку принести из дома сюртук. «Вот вы некой… видите мне некогда… я и сама хочу поглядеть на приезжих», — со смехом ответила Катюша и убежала от Бестужева. По тут Николай Александрович узнал в прибывших своих сестер и, не смущаясь своего «неприглядного» вида, бросился обнимать и целовать прибывших родных.
Много лет спустя, работая над своими записками, Елена так вспоминала эту встречу: «Когда я приехала в 1847 году с сестрами в Селенгинск, была звездная ночь, чудная, — на чистом большом дворе мы стояли у крыльца обнявшись. Знаешь ли, милая Елена, — говорили братья со слезами, — ведь только твое обещание присоединиться к нам и поддерживало все это время».
Николай Алек, похудел, был седой, лысый. Но чудное лицо. Я любила глядеть на его портрет молодым».
Здесь Елена Александровна не забыла упомянуть о той горечи, которая появилась у нее сразу же, когда она впервые увидела братьев после долгих лет разлуки. А она ведь уже знала, что Николай и Михаил сильно изменились (в худшую сторону) за прожитые на каторге годы. Это Елена заметила еще в 1839 году, когда получила из Селенгинска портреты братьев, только что вышедших на поселение. Больше всех была расстроена портретами сестра Мария, которая буквально излила в ответном письме потоки слез: указав на множество морщин на лице Николая, она высказала общее заключение родных по поводу его преждевременного старения — значит, брат очень страдал все 14 лет каторги, и духовно, и физически.
Бестужевы давно ожидали приезда сестер. Переписка на эту тему началась вскоре после того, как братья-декабристы стали на бывшей усадьбе купца Наквасина полными хозяевами. Не задалась жизнь женской половины рода Бестужевых, оставшейся без опоры — мужчин, попавших на каторгу (помимо младших Петра и Павла). Дела в родовой усадьбе шли все хуже, не помогали и письменные советы братьев по поддержанию распадающегося хозяйства. Тогда-то и возникла обоюдная мысль о воссоединении. Братья Бестужевы писали длинные письма с планами усадьбы, комнат, жилых строений, окружающей местности. Переписка привела мать и сестер к однозначному решению. Николай и Михаил знали примерное время прибытия родных, но никак не ожидали, что экипаж преодолеет долгий путь в Сибирь на две недели раньше срока. К великому горю, матери в этом экипаже не оказалось: она скоропостижно скончалась в дороге, не вынеся волнений от расставания с родиной и радости предстоящей встречи с сыновьями.
Прибывшие в добровольное изгнание на берега Селенги Елена, Мария и Ольга быстро вписались в жизнь заштатного забайкальского городишка и стали уважаемыми членами декабристской колонии в Нижней деревне — за свою человечность в отношении к людям, помощь бедным и особенно организацию домашней школы для местных ребятишек. Стало значительно легче и братьям: в их огромной усадьбе наконец-то появились женские руки, взявшие на себя все домашние заботы. В том числе и такие морально неприятные для братьев Бестужевых, как общение с городскими властями. По крайней мере, Елена Александровна превратилась в хорошего секретаря своих опальных братьев. Ее расписки стоят, например, на всех архивных документах, касающихся получения или отправления многочисленной корреспонденции. Она же, Елена, стала главной распорядительницей по домашним делам, открыв в себе дар управительницы над прислугою. Хозяйский глаз Елены был везде: и на приусадебном огороде, где в парниках созревали всевозможные овощи; и в домах, где требовалось поддержание чистоты и порядка; и в кухне, которая ввиду многочисленности семейства, работников и постоянных гостей беспрерывно действовала как столовая; и по части закупочных забот в селенгинских лавках…
К сожалению, это то немногое, что известно о сестрах Бестужевых в период их жизни на берегах Селенги. Также неясно, почему после нескольких лет воссоединения с братьями они приняли решение переехать в Москву. Смерть сына и матери Торсонов, с которыми они были в большой дружбе? Скоропостижная кончина обожаемого брата Николая? Суровый сибирский климат? По крайней мере, с их отбытием Селенгинская колония резко опустела: здесь остался лишь Михаил со своим семейством, но и у того вскоре начались большие утраты — смерть жены и первенца Коли, отъезд в дальние города на учебу двух дочерей. Декабристское поселение в Посадской долине прекращало свое существование.
Любопытно, что в доме купца Д. Д. Старцева и его потомков долгое время сохранялись вещи, принадлежавшие сестрам Бестужевым. Под навесом стоял большой экипаж с украшениями, на котором прибыли добровольные изгнанницы из России. В библиотеке Старцевых на стене висела картина, написанная в карандаше Николаем Александровичем, на которой художник-декабрист запечатлел памятную встречу с сестрами. В семьях селенгинских старожилов по наследству передавался и большой металлический сундук в форме саквояжа, который привезли с собой сестры Бестужевы. К счастью, экспонат этот сохранился и ныне размещен в экспозиции Селенгинского музея декабристов. По легендам, он был подарен на память самим Михаилом Александровичем при своем отъезде в Москву.