Дела семейные (сборник)
Шрифт:
– Может, еще чего есть? – с усмешкой спросила Маня.
– Говорю тебе, всего полно! – не поняв, горячо продолжала Лизавета. – Дошка осталась, два пальто, а платьев я даже не представляю сколько! Правда, Тонька была рослая. Ну, из большого маленькое всегда можно сделать.
– Нет уж! Скажи ему: пусть другую, рослую ищет.
И Маня сошла с крыльца. Лизавета вдогонку ей крикнула:
– Гляди, девка! Ты не пойдешь, другие найдутся. Ты, может, из-за ребенка?
– А ну тебя! –
Дома матери она ничего не сказала: еще схватится, побежит ругаться. Такую покажет Лизавете дошку, что всю деревню на ноги поднимет. И чудная же в самом деле эта Лизавета: ведь все Лугово знает, что Маня ждет Володьку, так нечего глупости предлагать…
4
Раннее безросное утро. В Лугове над каждой крышей дымок: хозяйки, поднявшись до света, пекут праздничные пироги. Не переставая, скрипит колодезь: достают ледяную голубоватую воду, разливают по эмалированным ведрам; они у всех одинаковые, под зеленый мрамор, в один день купленные в воротовском сельмаге.
Шести не было, приехал Миша-шофер на своей трехтонке, остановился у колодца залить машину.
– Миш, ты с сеном в Воротово поедешь, захвати оттуда Егора Павловича. Пусть он наших пышечек луговских попробует.
– Только ему и дела – ваши пышечки! С механизаторами воюет: двое граблей запороли и копнитель.
– И чего они там в Воротове срамотятся? У них и покосы-то гладкие, как плешь. Не то что наши яруги.
В шесть часов, с граблями на плечах, принаряженные, собрались у Агашиного двора. Миша-шофер подал трехтонку.
– Гляди-ка, лавочек вам понаделали! – заметила тетка Агаша. – Небось теперь не растрясетесь.
– А тебе что, тетя Агаша, завидно, что ль? – улыбаясь, спросил Миша. – Садись и ты, прокатим.
Тетка Агаша сурово посмотрела на него. Пошла было в дом, но остановилась на порожке.
– То-то и есть, милок, что завидно. Была бы при возможности, поработала бы не хуже людей.
Луга раскинулись остриженные, сухие. Змейками ползли по ним пожелтевшие рядки. Ближе к берегу рядки эти густели, зеленела в них не поблекшая еще осока.
– Пока технику поджидать станем, сено-то зазвенит. Давайте уж, бабы, в грабли его…
– Эдакую-то махину?! А мечтали – к обеду домой.
– Ладно, глаза страшатся, а руки делают. Девчата, заходите от берега!
Утренний холодок ушел, стало сильно припекать. На луг набежали высокие, нагретые солнцем сухие валы. Лозинки на лугу посерели, сникли. На нескошенных местах, по закрайкам, вяли крупные голубые колокольчики. Но ромашки стояли не клонясь, бойко топорща свои белые лепестки.
– Ты чего, подружка, больно сердитая сегодня? – спросила Маня у Валюшки, хмурой и неразговорчивой. – Не выспалась, что ли? Гляди, я тебе все пятки граблями побью. И не озорничай, греби чище, а то бабы тебе дадут!
– Может, Егору Павловичу пожалуетесь? – буркнула Валюшка.
– А что? И пожалуемся, если придет.
Солнце уже стояло над головой, от сухой травы несло жаром. Почти бесшумно подкатила по мягкому лугу Мишина трехтонка. Еще на ходу выскочил из кабинки директор.
– Что, Егор Павлович, у техники-то, видать, тоже нынче престольный праздник? – крикнули ему бабы.
Он ничего не ответил, быстро прошел между высокими валами, едва заметный в своей желто-зеленой рубашке, небольшой и дочерна загорелый. По свежим масляным пятнам на рукавах и не дочиста отмытым рукам видно было, что только что вылез из ремонтной мастерской. В обед пришли трактор с волокушей и копнитель. Как живые, поползли шумные вороха сена, а солнце выжигало остриженный, подурневший луг.
В два часа слышно было, как в Белове прогудел кирпичный завод.
– Знаете что, – сказал Егор Павлович, поймав несколько вопрошающих взглядов, – я понятия не имею, что у вас такое сегодня: Иван Купала или Илья Пророк? Но, в общем, я думаю, женщинам можно будет отправиться домой. А девушки задержатся, подгребут за подборщиком. По-моему, дело у нас уже в шляпе. Как вы думаете? Зимой коровы нам скажут спасибо.
– Душа-мужик! Провалиться на месте! Не догадались пирожка-то ему… Может, не евши… – переговаривались покосницы, почти бегом направляясь с луга.
Маня с Валюшкой шли домой последними. Валюшка по-прежнему хмурилась и молчала.
– Погоди, Валь, я цветков нарву: все же у матери праздник.
Вместе поднялись на бугорчик, где качались нескошенные ромашки и отбившиеся от ближних хлебов васильки и куколь.
– Вон колоколец в кустах сорви. Да не там, вон тот, крупненький… Что ты нынче как мешком ушибленная… – Маня даже засмеялась.
– Зря ты смешки строишь, – угрюмо сказала Валюшка. – Давай на минутку в лозинки сядем, я тебе дело одно скажу… Только дай честное слово, что дружбу не нарушишь!
– Да ты чего это? – спросила Маня растерянно. Валюшка помолчала, собираясь с духом. Потом сказала:
– Ты Володьку нашего не жди, не вернется он… Письмо вчера получили: нашел себе там в Севастополе… какую-то. Расписался.
У Мани дрогнули ресницы. Как можно равнодушнее, не глядя на подругу, уронила:
– Больно он нужен, ждать его!
– Ты на меня-то хоть не обижайся, Манявочка, – жалобно попросила Валюшка. – Хоть он мне и брат родной, но прямо скажу: змей!