Дела семейные (сборник)
Шрифт:
– Да пускай себе женится на здоровье, – стараясь унять дрожь в губах, прошептала Маня. – Я про него и думать-то забыла…
С минуту сидели молча, теребили пальцами сухую траву.
– В клуб-то уж сегодня не пойдем? – нерешительно спросила Валюшка. – А то Егор Павлович приглашал, сказал, танцевать будем…
– Да отвяжись ты! – вдруг со слезами сказала Маня.
– Вот… А говорила, не обидишься… Эх ты, подружка!
И обе заплакали: Маня от обиды, Валюшка от жалости. Домой шли молча, утомленные длинным жарким днем и пролитыми слезами. Подходя
Сидя с матерью за ужином, Маня то и дело откладывала ложку и смотрела в окно, сжимая губы.
– Ты чего это плохо ешь? – полюбопытствовала тетка Агаша. – По-городскому, что ль, фигуру соблюдаешь? Гляди, дособлюдаешься! Нос-то стал как шило.
– Не для кого мне фигуру соблюдать, – чуть слышно сказала Маня.
– Так уж и не для кого? Скоро небось красавец-то твой придет.
Маня всхлипнула.
– Вот еще оказия! – допытавшись, в чем дело, озадаченно покачала головой тетка Агаша. – Ну и парни пошли, грозой их расшиби!
И поспешно добавила:
– А плакать тоже особо не приходится: таких-то Володек в базарный день пятачок пучок, да и то не берут.
– Все ж обидно, мам! Ведь сколько ждала! – вытирая слезы, сказала Маня.
– Да это само собой, что обидно. А ты форса не теряй! Держи нос повыше. Здесь тебе не найдется – Витька московского подыщет.
Но и сама тетка Агаша есть не смогла. Ужин так и остался почти нетронутым.
«Такую девку обидел, демон его разорви! – с сердцем подумала она, глядя на Маню, которая как будто на глазах осунулась. – Да, первую любовь – ее из сердца легко не выплеснешь! Бывает, на всю жизнь занозой остается…»
5
У Гусевых в саду, в смородиннике, был старый шалаш. В нем сиживала Маня со своим «залеточкой». Сейчас, забравшись туда вдвоем с Валюшкой, Маня не утерпела, рассказала, как присватывался Алексей Терехов.
– А что? – подумав, сказала Валюшка. – Он, между прочим, довольно симпатичный, самостоятельный. Не нашему дураку чета!
– Да ты что, серьезно? Он ведь старик…
– Пробросаешься такими «стариками». Предрассудок это насчет «стариков». Была бы любовь… Другой молодой, а что у него на уме, ты знаешь? А этот не шпана какая-нибудь…
Валюшка все еще чувствовала себя виноватой перед Маней за брата, а потому хотелось ей, чтобы кончились Манины переживания. И все же Мане не верилось, что подруга искренне советует. Уговаривает, а сама небось думает: быстро забыла давешние слезы!
Матери про Алексея Маня ничего не сказала, да он с неделю и не появлялся в Лугове. Маня решила: отстал, а может, и другую приглядел, пока она ерепенилась.
Но Алексей не отстал. Он прошел по Лугову и, задержавшись у Маниного дома, заглянул в окна.
– Он за выгоном стоит, ждет! – прибежала Валюшка. – Вот, а ты говорила, не нуждается! Пойдешь?
– Зачем я пойду, Валь? Ты сама подумай…
– Ну, как хочешь. Уж больно ты гордо себя ставишь. Может, ты повыше на кого располагаешь?
Чуть было не поругались. Обе сидели надутые, расстроенные. Потом помирились, но Маня никуда не пошла. Рубашка Алексея долго белела на выгоне, и уж совсем поздно было, когда он сел на свой синий велосипед и уехал.
«Вот ведь не отстает, добивается своего, – думала Маня, увидев Алексея еще и еще раз в Лугове. – Не всякий так будет… Такой бы, пожалуй, не обманул».
Порой даже казалось Мане, что зря она ерепенится. Все уж Лугово знает, что бросил ее Володька… Такие секреты в деревне долго не прячутся. Самое бы теперь время доказать, что уж не вовсе она никому не нужная. Но когда сравнивала Маня изменника Володьку, озорного, пухлощекого, как и Валюшка, совсем молодого (ведь погодки с ним!), с Алексеем, чересчур спокойным, белобрысым, с глазами, как вода, становилось страшно: ну как вот такого полюбишь? С ним рядом-то сесть страшновато, не то что…
Уж уборочная началась, Валюшка сообщила Мане по секрету, что собирается приехать в Лугово Володька со своей молодой женой. И у Мани словно все внутри оборвалось. Но не выдала себя, сказала, зло поджимая губы:
– Будете Владимиру писать, напишите, что не так уж тут по нем плачут. Сама еще, может быть, замуж выйду… Пусть больно-то не величается!
Этим же вечером Маня вышла к Алексею. Он ждал ее за Луговом, спрятав велосипед в кусты.
Некоторое время стояли молча. Алексей отгонял от себя и от Мани комаров.
– Сожрут нас тут, лучше походим: на ходу не так липнут.
Они пошли по сырой тропке, вспугивая лягушат, которые прыгали в густую мокрую траву.
– У вас здесь болотом тянет, – заметил Алексей. – А у нас в Воротове по всей ночи сухо, ног не замочишь. Лопухов тут, крапивы – все брюки захлестало.
Снова молчали.
– Вы, Маня, не забыли, что вам тогда Лизавета говорила?
– Про чего? – стукнув зубами от волнения, спросила Маня.
– Насчет меня… Врать я не буду и обманывать не хочу. Пойдешь – давай распишемся, а нет – так и знать буду.
Видя крайнее замешательство Мани, Алексей добавил:
– Я вам честно говорю, Маня: вы не пожалеете. За мной будете жить как за каменной стеной. А что ребенок у меня, так вам стеснения не будет: тетка у меня живет, за ним смотрит. А вообще, если хотите, можно девчонку к Тониной сестре в Елец свезти, она хотела взять.
– Да нет, это ни при чем… – Маня не глядела Алексею в глаза. – Очень как-то все быстро… Надо подождать.
– Ждать не приходится, все ж у меня хозяйство.
«На что мне твое хозяйство? – с тоской подумала Маня. – Хоть бы догадался, про любовь сказал… А он, наверное, и слова этого не знает».
Но Алексей понял.
– Маня, – сказал он тихо, – Антонина моя была баба твердая, неласковая. А на вас я гляжу – вы на нее не похожие. Только бы, Маня, между нами согласие было! Только бы согласие! Все тогда для тебя сделаю. Скучно мне одному-то, честно скажу вам, Маня!.. А кого попало замуж брать я не хочу…