Дела семейные (сборник)
Шрифт:
Но слова «любовь» Алексей так и не сказал, вместо него, видно, сказал «согласие».
Расстались они, еще в деревне огни не гасили. Когда Маня подошла к своему дому, из палисадника выскочила Валюшка… Услыхав, что Алексей зовет расписываться, подскочила от радости.
– Вот погуляем-то! И Володьке нос утрешь: еще пожалеет, что взял там какую-то… – И попросила: – Мань, дашь мне на свадьбу шарфик твой надеть розовенький?
Первый желтый лист и первый холод. Днем в Лугове пусто: все уходят в Воротово на молотьбу. К вечеру возвращаются домой
– Не маленько этот год соломки наворочали. Егор Павлович сказал, излишку на топку отпускать будут.
– Шикарно больно на топку-то, и коровке скормишь. Червонная соломка-то, пушистая!
У тетки Агаши к Маниному приходу – белая лапша, запеченная картошка, соленые грузди, изрубленные с луком.
– Садись, Валек, закуси с нами, – предложила тетка Агаша. – Кисель еще сейчас внесу.
– Сказала матери? – улучив минутку, шепотом спросила Валюшка у Мани. – Э, да ты разве скажешь! Хочешь, я?
После ужина Маня ушла в огород, легла в межу за побуревшую картофельную ботву, а Валюшка дипломатично подступила к тетке Агаше.
– Ты что за докладчик? – оборвала ее тетка Агаша. – У нее у самой что, язык отнялся? Вот я ее сейчас из картошки рогачом выгоню! Невеста сопливая!
Потом все трое сидели на огородной меже и разговаривали горячо, но негромко, чтобы не слышали соседи.
– Не думается мне, чтобы по душе он тебе был, этот Алексей, – говорила тетка Агаша. – Ты Володьке досаду хочешь сделать. Гляди, девка, как бы самой себе досады не нажить. На какого нарвешься, а то и жизни не рада будешь. Я с твоим Алексеем хлеба-соли не ела, но, думается, в рот ему палец не клади… Народ-то помнит, как его в плохой год из колхоза словно ветром сдуло. Кому-кому, а уж ему-то и тогда жить можно было: не полный угол у него иждивенцев, и в ту пору в штиблетах, при галстучке ходил.
Валюшка поспешила Мане на помощь:
– Что ж, тетя Агаша, он парень культурный, интересный…
Тетка Агаша сердито махнула здоровой рукой:
– Понимаешь ты! Культурный, интересный! Что шляпу-то надвинет на белесые-то бельмы, так тем и культурный? Где у них, у таких-то вот, культура была, когда разбеглись, колхоз без единого механизатора оставили? Пока горькая нужда была, носились с ихним братом: механизатор в деревне – первый человек. Кому чего нельзя, а Алексей этот, бывало, колхозным тракторишком себе клин запашет – от света до света не обойдешь. А потом, как из колхоза-то смылся, катит, бывало, на своем велосипеде со спиртового, а бабы с тяпками тюкаются на поле. «Привет, – кричит, – тетеньки! С сорнячком воюете?»
– Ведь не он один, – уже слабо сопротивлялась Валюшка.
– А на других-то и вовсе наплевать: мне не за них дочь отдавать. Нам хором расписных не надо, был бы свой человек, в деревне не чужой. А этот как пень среди рощи торчит: сок тянет, а ни пользы никому, ни радости. Землю колхозную под себя подобрал, а подступись к нему с колхозной нуждой, ты думаешь, помогнет? Тут вот года три назад всем правлением
Вечером, ложась спать, сказала Мане сурово:
– Вот чего, красавица! Ты это дело еще обдумай: там ребенок. Не примешь его к сердцу, лучше не ходи. Досаду свою на чужом дите вымещать не следовает, дите не виноватое.
И тут услышала, как горько задышала Маня.
– Ну, чего еще? – дрогнувшись голосом, спросила тетка Агаша.
– Мам! – со слезой сказала Маня. – Как мне после такого обмана здесь жить? Вся деревня знает. А тут, говорят, скоро приедет… Я бы сейчас не только в Воротово, за сто верст отсюда подалась бы…
6
После свадьбы Алексей привез Маню к себе в Воротово.
Прошли через большие темные сени в кухню. Там на подстилке на полу сидела годовалая девочка, вся в отца: «седая», белобровая, с очень светлыми, как вода, глазами. Старуха, тетка Алексея, подняла ее и унесла из избы, чтобы «не мешалась».
В просторной горнице было довольно чисто. Видно, старуха прибралась к приезду «молодой»: вымыла полы и окна, но зеркало в гардеробе протереть забыла, и оно было мутное, невеселое.
Алексей показал Мане новый «Рекорд», раскрыл гардероб, горку с посудой.
– Когда диваны в магазин привезут, первый – наш, – пообещал он. – И еще хочу лампу такую на потолок… побольше, с цветами.
Тетка Анна собрала в кухне на стол: творог со сметаной, сало, накрошила луку и огурцов.
– Что это как мух много? – нерешительно спросила Маня, видя, как облепили чашку. – Бумаги бы, что ли, какой…
– Нешь всех переловишь? – отозвалась старуха. – Со двора летят, с навозу… Заели, окаянные!
Есть Мане совсем не хотелось, и она потихоньку отложила ложку. Глазами она встретилась с теткой Анной, которая принесла ребенка с улицы, кормила и гладила по белой голове девочки своей черной сухой рукой. Вспомнив слова матери, Маня опустила глаза и тихонько прошла за Алексеем в горницу.
– Ты что это как гостья сидишь? – ласково спросил Алексей, заметив, что Маня сидит неподвижно и смотрит перед собой невидящими глазами. – Ты будь как дома.
Он подошел, взял ее за плечи, поднял, прижал к себе.
– Ой, погоди! – слабо вскрикнула Маня.
– Сколько же годить, а, Манечка? Да что ты все на дверь оглядываешься?
Руки у Алексея были тяжелые, крепкие. Маня поняла: из таких не вырвешься.
За окнами холодный рассвет, а в доме напряженная, тихая духота, в которой нельзя ни спать, ни думать. Слезы особенно солоны и тут же просыхают.
Вот за стеной в первый раз глухо мыкнула корова, и Маня, вздрогнув, подняла голову.
– Лежи, – сонно сказал Алексей. – Тетка подоит и выгонит.