Дела семейные
Шрифт:
Но от домоправительницы можно было отмахнуться и сбежать, а Сван был вездесущ, всеведущ и вовсевлезающ. Отлавливал меня на улице и самолично застегивал распахнутый на морозе ворот, смазывал незначительные на мой взгляд царапины щипучим настоем ржавого камня или, заявив, что пряник и яблоко – это не обед, загонял в трактир «Три петуха» и не выпускал, пока не одолею большую миску наваристого и искренне ненавидимого супа. А еще вспомнилось, как я наскакивал на капитана, пытаясь с ним бороться или разогнуть согнутую в локте мускулистую руку, но Оле неизменно побеждал и, взвалив меня на плечо, начинал кружить по двору. «Вот сейчас как брошу, полетишь колбасой. Моли о пощаде. Скажи: «Дяденька стражник, прости щенка глупого!», а я визжал от восторга и дрыгал ногами, пока не оказывался аккуратно скинутым в мягкий
Он многому учил меня, объяснял. Отбиваться ли сразу от нескольких противников, поступать ли всегда так, как велит совесть – это все от Оле Свана.
А Хельга…
Она уехала в Университет, когда я был совсем маленьким, и с тех пор присутствовала в жизни большей частью лишь в разговорах семьи. Хельга учится, закончила курс, поступила на службу в Палату Истины, собирается выйти замуж, рассталась с мужем… Иногда появлялась какая-то тетенька, которую велено было называть сестрой, привозила городские игрушки и лакомства, несколько дней расхаживала по замку и снова исчезала. Когда играли свадьбу и после, когда родилась Раннвейг, Хельга жила в Къольхейме подолгу, но мы с ней почти не общались, не было общих интересов.
Потом сестра забрала меня в Гехт, в ученики к хронисту.
Мы с ней оба были порядком растеряны, понятия не имели, как жить дальше, и, наверное, совершили много ошибок, привыкая друг к другу, но уже на третий день вечером я сидел на подоконнике, ожидая, когда сестра наконец вернется со службы, а потом не выдержал, выкатился на улицу и, как только Хельга быстрым размашистым шагом вышла из-за угла, кинулся ей навстречу.
После узнал, что обычно хесса Къоль не несется домой как на пожар, а вышагивает плавно, величественно.
Мы как-то исхитрялись не лезть в жизнь друг друга, но при этом знать все.
А еще Хельга позволяла мне читать. Не то чтобы кто-то из окружающих усматривал в книгах нечто дурное, но еще года три назад я читал, как приговоренный, на ходу, во время еды, по ночам, часто жертвуя нормальным сном. Наверное, это было не очень правильно, но, когда я беру в руки хорошую книгу, я счастлив.
И когда я притащил Вестри, сестра за него вступилась…
Всегда радуется, когда у меня что-то получается.
Были и другие мелочи, незаметные и непонятные другим, и не все всегда мне в угоду. Хельга могла быть и насмешливой, и строгой, но я всегда знал: у меня есть сестра.
А я за Хельгу…
– Если бы не стоял выбор между судьбой хрониста и храмом Дода, тебя б ни за что со мной не отпустили. Мама была в ужасе, она до сих пор убеждена, что я не умею заботиться о детях. Когда ты родился, я не вставала к тебе по ночам, не слушала твой рев, не стирала пеленки. Мне просто давали поносить на руках деточку, которая мне улыбалась. Кукленок вошел во вредный возраст, когда за ребенком к тому же нужен глаз да глаз, а я училась в Университете. Потом получила замечательного мальчика десяти лет от роду. Раннвейг же… Ее я просто бросила. Да, из-за рождения дочери мне пришлось заканчивать курс в Университете экстерном. Да, нужно было поступать на службу, а прознатчику Палаты Истины сложно работать, имея на руках младенца. Но это все отговорки. Я знала и понимала все, когда выходила замуж и решалась завести ребенка. Я могла остаться в Къольхейме, пока Раннвейг не подрастет. Могла бы найти тихое место в нотариальной конторе. Но выбрала другое. Дело не в карьере. Я безумно любила Стига Листорга, а потом так же сильно его ненавидела. Раннвейг оказалась между моей любовью и ненавистью… Я хотела забыть. Не мужчину даже, а собственную глупость и наивность. И предала свою дочь. Надеюсь, что за это все же буду расплачиваться я, а не Раннвейг. Как я могу воспитывать ее? Я ничего не дала этой девочке, а значит, не в праве требовать от нее что-либо. Ребенка нужно рожать только тогда, когда уверена, что будешь любить его, несмотря ни на что. Брат, ты выспался? Не против, если я тоже вздремну?
Хельга проворно нырнула под плащ. Сестрица что водица, утекла, и нет ее.
Я пытался осмыслить то, что сказала мне Хельга, но думы упорно сворачивали на другой разговор.
Это случилось года три тому назад, еще до появления Герды. Не помню, почему нас в тот день покинула Гудрун. Хельга по делам службы уехала в Фогт. Вроде бы не в первый раз случилось такое, но мы с Оле к вечеру впали в полнейшее уныние и растерянность. Побродили по дому, а потом сошлись на кухне.
Сидели за столом, пили барк третьей заварки, не дающий уже ни цвета, ни вкуса, но встать и взять новый было лень, и Оле вдруг ни с того ни с сего завел речь о замирении Пятки, случившегося в год, когда Хельга приняла пост главного прознатчика.
– …Они, подснежники то есть, ее сразу напугать хотели. Но не вышло. Тому, кто служил при капитане Рагнаре Хларе, наверное, уже ничего в жизни не страшно. Этот кровожадный тилл сам морды бил и другим не запрещал. Стража держалась на кулаке. Можно было уничтожить Пятку одним ударом, не разбирая, чья вина там больше. Ребенок бандита все равно со временем попадет на каторгу, почему бы не отправить его туда пораньше, а родители душегуба повинны уже в том, что воспитали выродка. Честно скажу тебе, многих из обитателей «ям» можно было прикончить во время штурма, и миру от этого стало бы только лучше. Хельга не позволяла. Фунс побери, Ларс! Она вообще не должна была в этом участвовать. Дело прознатчика – сидеть в кабинете, а не бегать с клинком и пистолетом за преступниками. Она могла бы сделать вид, что испугалась, и тогда бы про нее скоро забыли. А Хельга лезла повсюду, чуть не дралась со стражниками из-за чумазых сопляков, визгливых баб и омерзительных стариков. Препятствовала полной зачистке хибар подснежников, проводила расследования на месте. Наша хесса Справедливость. Сейчас уже и не скажешь, сколько людей осталось в живых, потому что Хельга говорила «нет». Сумела, однако же, выявить лежбища нескольких действительно жирных «окороков». Тем не менее ее начинали ненавидеть не только чужие, но и свои. Мы, те, кто еще был верен Хельге, дико злились и пытались уберечь ее любой ценой. Один раз придумали запереть в доме, но связать не решились, и хесса главный прознатчик вылезла в окно. В первый и последний раз видел ее вне дома такой рассерженной и растрепанной. Да, злились мы ужасно, но все прочнее сплачивались вокруг нашей предводительницы. Так создавалась нынешняя Палата Истины. Благодаря этому Гехт сейчас один из самых спокойных городов земли Фимбульветер. Если случаются крупные неприятности, то в основном из-за заезжих нарушителей закона.
Оле отставил пустую кружку и, задумчиво глядя в окно, добавил:
– Незадолго до всего этого Хельга хотела забрать к себе дочь.
– Ларс, слышишь?
Поскрипывание снега. Кто-то грузный, но ловкий идет вдоль стены склепа. В такт шагам скрежет, как железом по камню. Скрип-скрип-шкряб, скрип-скрип-шкряб…
– Вернулся, – громко, не таясь, сказала Хельга. – Будет теперь вокруг виться, запугивать.
Сестра указала мне на дверь, и мы с оружием в руках встали по обе стороны от проема.
Снова раздался скрежет, противный, но уже другого звучания. Кто-то навалился на дверь, она начала медленно открываться, сдвигая все, что мы перед ней сложили.
Отошла от косяка на версе и замерла.
Сопение принюхивающегося хищника и тихий довольный смешок.
Я ждал, что упырь сейчас полезет в склеп или хотя бы откроет дверь пошире, но нежить затаилась снаружи.
Прошло довольно много времени, и ход его не был иллюзией. Луна, едва заглядывавшая в дыру на крыше, теперь была видна целиком, а упырь по-прежнему не подавал признаков жизни. Хотя какие признаки жизни могут быть у ходячего трупа, сказать «не подтверждал своего присутствия» будет лучше.
Дверь по-прежнему была приоткрыта. Если сделать пару осторожных шагов, то можно выглянуть, посмотреть.
Я чуть двинулся и тут же заметил, что Хельга смотрит на меня в щель между дверью и косяком и строго грозит пальцем. «И думать не смей!»
Теперь луна прочно застряла в дыре посреди крыши. Поглядывала с любопытством: что у нас происходит? А не происходило ничего.
Оле Сван рассказывал о таком способе доводить противника до полной потери разума, когда уже становится совсем невмочь переносить душное бездействие и неизвестность, и уже плевать, что дальше, лишь бы вырваться на волю, только бы хоть что-то изменить. Осада равно мучительна для обеих сторон, кто кого перетерпит, тот того и переживет.