Дела семейные
Шрифт:
Я уже несколько раз перекладывал шпагу из руки в руку, при внезапной атаке затекшее запястье может здорово подвести. В щель между дверью и косяком видел, как затаившаяся по ту сторону Хельга проделывает с взятым в трактире топором не менее затейливые манипуляции.
Упыря она заметила первой. Я настолько одурел от холода, сумрака и скуки, что только когда сестра, яростно зашипев, шагнула вперед, понял, что в склепе стало темнее, запах сырости и тлена усилился, а дыру в крыше почти полностью закрыла черная уродливая туша. Упырь протискивался внутрь
Зрелище это было настолько омерзительно, что я схватил первый попавшийся под руку обломок камня и запустил им в клыкастую рожу. И ведь попал! Нежить сорвалась, рухнула вниз, завозилась среди старых гробов.
Хельга мгновенно оценила ситуацию.
– Бежим!
Выскочив из склепа, мы дружно потянули дверь. Хорошо, что замок висел тут же, и защелкнуть его не составило труда.
До ворот нам нужно было преодолеть меньше сотни версе. Не очень большое расстояние, когда бежишь по знакомой чистой вымощенной брусчаткой улице. Но на заснеженном старом кладбище все по-другому.
Мы с сестрой отступали грамотно, прикрывая друг друга, действовали слаженно. Даже споткнулись об одну и ту же засыпанную снегом расколотую могильную плиту. Хельга упала, я несколькими неуклюжими прыжками унесся вперед. Позже, внимательно изучив следы, въедливая сестра заявила, что падение спасло ей жизнь. Обрушившийся откуда-то сверху проворный и прыгучий упырь метил когтями Хельге в горло, но промахнулся и ударил в висок. Тут же в нежить с разгону врезался я.
Такой прием существует, и Оле Сван вполне успешно его применяет, но капитан стражи гораздо сильнее и массивнее меня, к тому же всегда знает, что делает. Я впечатался в упыря, как снежок в каменную стену, и мы оба повалились в снег.
Свет луны не мог полностью рассеять стоящие над погостом серые сумерки, но упырь был так близко, что я сумел его разглядеть.
Не знаю, как выглядел при жизни убитый торговец, а вот из Торстейна Родъера нежить получилась гораздо более страшная, чем из его жертвы. Злое посмертие чудовищно исказило лицо и тело бывшего красавца и щеголя. Разорванная плоть срослась вкривь и вкось, да еще, похоже, когда тело везли хоронить, его здорово трясли, голова сместилась. Человеческая одежда, новая и нарядная, казалась добычей грабителя.
Созерцал нежить я недолго, минуту-две от силы. А дальше… Случившееся даже удивительным назвать нельзя. Упырь схватил меня за шиворот и попытался отшвырнуть в сторону.
Это можно было считать невероятной удачей. У меня не было никаких шансов не только скрутить упыря, но и просто вырваться. Оставалось только закрыть глаза, замереть, притворившись обессилившим, потерявшим сознание, а потом, когда нежить отвлечется и оставит полудохлую добычу, попытаться бежать.
Легко сказать, да невозможно сделать. Потому что в нескольких шагах от нас отчаянно пыталась подняться на ноги моя сестра.
Кровосос рвался к Хельге.
Я вцепился в упыря, как щенок в тряпку.
Ну почему считается, что вурду пристало ходить со шпагой? Добрый стражнический палаш с его режущим лезвием сгодился бы сейчас куда лучше. Вытащить дагу я не успевал.
К и без того уже обширному списку наших знаний об упырях добавился еще один пункт: кровососа бесполезно колоть клинком. Я бил шпагой, словно кинжалом, сверху вниз, ухватившись рукой за середину клинка. Острие утыкалось словно в толстую дубленую кожу нагрудника, скорее оружие сломаешь, чем ее проткнешь.
Пришлось снова припомнить весь мой опыт уличных драк. Но и он оказался бесполезен. Бить упыря руками было все равно, что мешок со слежавшейся шерстью. Попробовал вцепиться ему в глотку и чуть не сломал пальцы.
Нежить мои усилия не впечатлили. Одной оплеухой скинув меня в снег, упырь сам навалился сверху.
Труп всегда тяжелее живого человека, потому что на плечах умершего сидит смерть.
Кровосос уставился на меня, но смотрел не в глаза, а куда-то ниже. Шумно втянул воздух вывернутыми ноздрями.
Я тоже непроизвольно шмыгнул носом. Звук получился противный, хлюпающий. Под переносицей сразу защипало. На губах появился соленый привкус.
Надо же было суметь разбить нос об упыря.
Толстый черный, словно протухшая котлета, язык облизал отвислые губы. Упырь видел кровь. Он был доволен.
Длинные извивающиеся пальцы червями оплели запястье.
Резкая боль в вывернутой руке отозвалась белой вспышкой в глазах. Как лампа взорвалась. Дыхание перехватило. Когти прорвали кожу, входили все глубже в плоть. По старым ранам…
Можно сломать жертве хребет или оглушить. Но и сильная боль обездвижит ее, не позволит ни убежать, ни сражаться. А пока глупый мальчишка будет валяться тушкой, можно добраться до первой, желанной жертвы. Торстейн Родъер не спешил, даже став нежитью, он был уверен, что все должно быть так, как он хочет.
Шпагу я выронил. Пальцы прижатой упырем левой руки касались рукояти даги, но вытащить оружие не удавалось.
Зубастая пасть нежити разинулась много шире, чем возможно человеческому рту. Упырь не только сосет кровь, на телах его жертв часто остаются раны на месте вырванных кусков мяса.
Говорят, что увидеть пролетевшего над головой ворона не к добру. Мол, черная птица высматривает тех, кому судьба в ближайшее время отправиться на погост. Но для меня видение это было счастливым. Может быть, потому, что не ворон, а ворона, показавшаяся сперва зловеще черной, отчаянно хлопая крыльями, с хриплым криком накинулась на упыря.
Мертвые не чувствуют боли, не испытывают испуга, но и им не нравится, когда-то или что-то мешает. Упырь сшиб Карр, одним ударом отбросив несчастную птицу далеко в сторону. Но при этом чуть подвинулся. И я смог высвободить руку, левую, ту, которой сумел ухватить рукоять даги. Места для замаха не хватало, я всего лишь поднял кинжал к лицу и развернул его острием к упырю. Надеялся, что кровосос, как говорила бабушка Эдит, «сам напорется»? Конечно же нет, но все же…