Делай со мной что захочешь
Шрифт:
— Знаешь, Элина, Роби хочет нас обеих куда-то повести в субботу вечером. Он говорит, что забросил нас, что он редко видит тебя и хочет знать, как ты живешь. Он сказал, что это будет для него огромным удовольствием.
Элине вспомнилось лицо Сэйдоффа с тяжелой, как у собаки, челюстью, холодный, грустный, оценивающий взгляд, который медленно скользил по ее телу и останавливался где-то у лица.
— Мне не хочется, — сказала Элина.
— Что?
— Мне не хочется, — еле слышно повторила Элина.
— Если, конечно, ты не занята в субботу вечером.
— Ты же знаешь, что я не занята в субботу вечером.
— Со всеми этими твоими подружками, от которых, судя по всему, у тебя здесь, в Детройте, отбоя нет, — не без издевки сказала Ардис.
— Ты же знаешь, что я не занята в субботу вечером.
Они подошли к концу прохода. Но Элина, толкавшая перед собой тележку — тележка была кособокая и все норовила ехать влево, так что приходилось изо всей силы толкать ее вправо, — не знала, что делать дальше. Она забыла, где находится. В голове у нее все плыло: может, надо сказать, что она занята в субботу вечером? Может, мама хочет, чтобы она была занята? Или… Мама хочет, чтобы у нее были подруги, друзья — девочки, но не мальчики, ни в коем случае не мальчики. Никаких мальчиков. Никаких приятелей. Но, тут же сообразила Элина, возможно, Ардис и в самом деле рада, что она не занята в субботу вечером и мистер Сэйдофф, таким образом, сможет повести их куда-то. Возможно, что и так.
Она не могла решить.
— Предоставляю тебе решать, — раздраженно бросила Ардис.
— Решать — что?
— Куда свернуть. В какой проход.
Элина огляделась. Коробки с крупами, банки суповых концентратов с красными и белыми наклейками… Она никак не могла вспомнить, по какому проходу они уже прошли.
— Я не знаю, — тупо сказала Элина.
— Ты ненаблюдательна. Ты ничего не видишь вокруг, — сказала Ардис. — По-моему, ты просто ненормальная.»
Элина посмотрела направо, налево. Ей было семнадцать лет. Она не могла сдвинуться с места. Но какая-то чужая женщина с крошечным ребенком — то ли мальчик, то ли девочка, — заткнутым в полную покупок тележку, вдруг возникла перед ней, намереваясь свернуть в этот проход, проехать мимо коробок с крупами и банок с суповыми концентратами, и Элине надо было пропустить ее.
Направо или налево?
Решение вроде бы не такое уж и важное, но почему-то оно казалось важным.
Я думала — Должна я быть занята в субботу вечером? Мама иронически улыбалась. Она была разочарована. Она всегда немного разочарована и в то же время гордится мной. Я недостаточно красива — я слишком красива! Я вовсе не красива. Я только хорошенькая.
Кому нужна красавица.
Тебе не нужна и никому не нужна, потому что ты не красавица и никогда ею не будешь.
Если в газете видишь снимок мертвой женщины и у нее красивое лицо, в голове мелькает: Так тебе и надо! Но призадумаешься — и появится другая мысль: Вот ведь не повезло! А потом — уже в третий раз, прежде чем глаз перескочит на другую полосу, — подумаешь: Как грустно…
И дальше будешь читать газету уже в хорошем настроении.
Если бы у нее были подружки, она была бы занята в субботу вечером, и ей бы ничего не грозило. Но у нее не было подружек. Другие девочки, казалось, неплохо относились к ней, но подружками не были. А среди мальчиков приятелей иметь ей не полагалось. Мальчики поглядывали на нее. Преподаватели хвалили ее, потому что она все запоминала наизусть, запоминала все, что они говорили, — иной раз даже прежде, чем они скажут; она знала стиль каждого из них, интонацию. Вот только однажды на уроке биологии мистер Холландер вышел из себя, глядя в ее оживленное, но отсутствующее лицо. Он задал ей вопрос, и она знала ответ. Но продолжала сидеть за партой и невидимо для него по очереди загибала пальцы на коленке; прижимая кончиком каждого пальца шерстяную плиссированную юбку, она ритмично считала про себя: РАЗ. ДВА. ТРИ. ЧЕТЫРЕ. ПЯТЬ. ШЕСТЬ. СЕМЬ. ВОСЕМЬ. ДЕВЯТЬ. ДЕСЯТЬ. Она не могла ответить на вопрос мистера Холландера, пока не досчитала до конца, — она даже его не слышала. Сначала надо досчитать, дойти до конца ряда, строго соблюдая ритм, не ускоряя его, а уж потом бна услышит вопрос преподавателя, проиграет его в своей голове. Но она, видимо, опоздала — получилось все слишком поздно. Он уже задавал вопрос другой ученице, и Элине пришлось прервать его, так что он рассердился. Был озадачен. Уставился на нее.
Ардис схватила ее и подтолкнула.
— Господи, ты же загораживаешь дорогу! Неужели ты не видишь, что она хочет сюда свернуть? — резко мотнув головой в сторону той женщины, Ардис подтолкнула Элину вправо. — Клянусь, ты ненормальная. Вот вырастешь — станешь совсем как отец, должно быть, это гены… Ну, почему ты не можешь ничего запомнить? Мы же всегда ходим по одному и тому же маршруту в этом чертовом магазине.
— Извини, — сказала Элина.
Ардис схватила с полки какую-то банку и швырнула в тележку. Банка с грохотом упала. Тут медленно сдвинулась другая банка, и покатилась, и упала, за ней — другая. Они попадали в проход и покатились по нему.
— О, Господи! — воскликнула Ардис. И отскочила в сторону, как будто она тут ни при чем.
— Я их сейчас подберу, — сказала Элина.
Она нагнулась и подняла банки. Упало-то всего пять штук. Консервированная спаржа. Элина аккуратно поставила их снова на полку, а мать стояла и наблюдала за ней. Элина знала, что через несколько минут мать забудет, что сердилась. Толкая вперед тележку, Элина в конце следующего прохода вспомнила, куда надо сворачивать.
Ардис тем временем говорила: — …сказала ему, что у тебя прекрасные отметки, что ты не болтаешься, как другие девочки твоих лет. Не шляешься с мальчишками, не строишь глазки и не хихикаешь, как другие девчонки. Терпеть не могу девчонок этого возраста. Каких полно на улице. Просто противно, до чего у них скверная кожа, а как они пользуются помадой — они же не умеют ею пользоваться, — а эта привычка собираться группками, белые отдельно, черные отдельно. Ты умница, что держишься сама по себе, Элина, особняком.
Элина медленно кивнула.
— Когда я была твоих лет, я ни от кого не зависела. Ни от других людей, ни от того, что другие обо мне думали. Мне было наплевать на всех. У меня не было друзей, и я в них не нуждалась. Я никогда тебе об этом не рассказывала, но я уехала из дома, когда мне было тринадцать лет, й первую работу получила в тринадцать лет, я сама платила за свою комнату — и за стол — только чтоб избавиться от родительской опеки… Они были люди вполне ничего, я любила их, но мне хотелось быть независимой. Сворачивай направо, душенька, здесь мы уже были… Нам нужен кофе, растворимый кофе? Тогда — туда.
— Да, — сказала Элина.
Она надеялась, что теперь мать будет говорить о себе. Ардис случалось упоминать о своем детстве, отрочестве, замужестве. Но всегда только к слову, в качестве примера; если же она замечала, что Элина заинтересовалась, то резко меняла тему.
— Ах, да, еще хлеб низкой калорийности, — сказала Ардис, щелкнув пальцами. Она вечно сидела на диете. Элина отправилась назад — брать хлеб, а когда она вернулась, Ардис уже прошла вперед с тележкой, что-то напевая себе под нос. — А вот тебе, душенька, — повернулась она к Элине и с улыбкой оглядела ее, — нужно немного прибавить в весе. В общем-то публика не ценит стройность… Мужчины худых не любят.