Дельфийский оракул
Шрифт:
Задрожала Клеодокса от ужаса, захотела отказаться от страшного подарка, но руки сами протянулись к нему.
– Повесь его в саду, куда вы ходите гулять с сестрами. И каждая захочет его примерить. Никому не мешай, и сама прикоснись к нему, но прежде – выпей вот это. – Аполлон протянул ей склянку: – И Этодайю напои. Это защитит тебя и ее от проклятья. Но не обмани меня!
– Не обману.
– Смотри, – Аполлон схватил-таки ее за руку. – Обещала ты! Если не сдержишь слово, то и для тебя в моем колчане
Страшен он был, как эринния, и поняла Клеодокса, что лучше ей сдержать слово.
Раскрыла она сверток, и ветер подхватил шелк, понес по воздуху и набросил его на ветви мирта. Золотым стягом затрепетал на ветру. И так ярки были переливы ткани, что залюбовалась платком Клеодокса, протянула руку, ведомая одним лишь желанием – снять платок, примерить его. Но – опомнилась.
Хороша была ловушка!
И сестры, глупые ее сестры, попались в нее.
О, как бережно снимали они с ветки злосчастную ткань, как накидывали ее на свои волосы, позволяли ей скользить по своим рукам; как передавали ее друг другу и ревниво глядели, чтобы ни одна не владела платком дольше, нежели прочие! Ткань была легка и тепла. И звезды, вплетенные меж ее нитей, сияли, делая каждую девушку прекрасной.
Жаль было расставаться с этим чудом, и замирало у Клеодоксы сердце – а ну, как обманул ее сын Лето? И нет для нее спасения от чар платка в темном горьковатом напитке? Но тогда и Этодайя умрет. Ее первую и напоила Клеодокса, уверяя, будто чудесное зелье полезно для кожи и волос.
– Смотри, мама! – воскликнула Клеодокса, увидев мать, которая вышла в сад с младшей дочерью. Засмеялась Огигия, протянула ручонки к золотому платку, желая ухватить это ожившее солнце. И со смехом укутали сестры ее чудесной тканью.
Улыбалась Ниоба. И горе разжимало тиски на сердце ее. Нет сыновей, но дочери, дочери живы…
Только сон все равно больше не снится. И судьба – совсем рядом.
Страх вдруг острой стрелой пронзил Ниобу. Откуда взялся тут платок? Кто подбросил его?
Враг!
Враг рядом. Надо спасать дочерей. Глупые, глупые, что же натворили они!
– Отдайте! – выхватила Ниоба у них ткань и бросила в огонь. Вспыхнул тонкий платок, пламени не коснувшись, рассыпался золой.
– Мама! Что ты делаешь?
Ушла Ниоба, ничего не ответив дочерям. Надеялась она, что еще не поздно, что…
К вечеру слегла Астиоха. Смеялась она громко, громче всех, и даже когда смех ее стал хриплым, не смолкла. И, звеня браслетами, пустилась в пляс Фтия. Танцевала до упаду, и, упав на пол, обессилевшая изгибалась и извивалась всем телом, желая продолжить танец. Страшные язвы раскрылись на ее ладонях, поползли вверх по рукам и ногам…
Лекари, все, кого только сумел найти Амфион, лишь печально качали головами: не знали они средства,
Голоса жрецов заглушали их крики. Всем богам велел Амфион принести богатые жертвы. Обещал и дворец свой в жертву отдать, но уходили дочери к Аиду – одна за другой.
Завыла, прижав к груди мертвую Огигию, Ниоба.
– Проклятая! Проклятая Лето! – кричала она в небеса. – Пусть и твой сын, если сумела ты его родить, пусть никогда не знает он радости! Пусть сердце его будет мертво, как мертвы мои дети… – И тут же падала, простиралась ниц. – О Зевс, могучий Зевс! Молю о защите! И тебя, Гера! Ты сама мать, ты и только ты способна понять глубину моего горя… защити!
Ворочались тучи, заслоняя солнце. Громыхал гром отголоском божественного гнева. И умирали дочери. Лишь двое осталось у Ниобы. Кроткая Этодайя и яркая, словно огонь, Клеодокса. Неужели в этом – милосердие богов? Пусть так, готова была Ниоба славить всех и каждого из их сомна, но боялась слова произнести, которые могли бы спугнуть удачу.
Тихо стало в огромном дворце. Сделался тенью некогда могучий Амфион, иссушило его горе. И красота Ниобы поблекла. Разом превратилась она в старуху, и лишь при виде оставшихся дочерей вспыхивали глаза ее безумной радостью.
Но недолго дано было этой радости длиться.
– Матушка, я хочу поговорить с тобой. – Клеодокса вошла к матери и остановилась у колыбели. Опустевшая, была она свидетельницей страшной беды, постигшей их. И лишь ветер качал ее колыбель. – Матушка… не знаю я, что делать. Боюсь я за сестру. Переменилась она сильно.
– Горе к нам пришло. – Ниоба обняла дочь. – Горе людей меняет.
– Верно. Твоя красота поблекла. И отец ослабел. Она же поет, словно птичка. Посмотри, как сияют ее глаза. И улыбка, то и дело улыбка играет на губах. Что такое уж радостное знает она?
– Тебе кажется, милая.
– Нет! Я… я пошла вчера за ней. Она уходит из дому, ночью, когда все спят.
– Куда?
Холод змеей пополз по ногам Ниобы.
– У нее есть любовник. Я видела его, и… он прекрасен, матушка! Волосы у него словно из золота. Кожа – белая. А на плече его – лук и стрелы. Она желает привести его в наш дом и сделать царем. И поэтому умерли мои братья! Поэтому погибли сестры!
Зарыдала Клеодокса горько, и Ниоба, застыв, пыталась уговорить себя, что привиделось все дочери. Не могла Этодайя, нежная, слабая Этодайя сотворить подобное зло!
– Не веришь мне, матушка? Сегодня ночью не ложись спать, но пойди за нею. Увидишь, что говорю я правду! Любила я сестру, но как могла она?..
С трудом дождалась ночи Ниоба. Выскользнула она из покоев своих – тень от тени. И, увидев робкий огонек лампы в руках Этодайи, замерла. Уже поняла Ниоба – правду сказала младшая дочь, но все еще не желала верить.