Делириум
Шрифт:
Я никогда не могла понять, как Хана умудряется обманывать так часто и с такой легкостью. Но тут, как и во всем остальном, дело в опыте — чем чаще ты врешь, тем легче тебе это дается.
Поэтому, когда я на следующий день прихожу домой с работы и тетя Кэрол интересуется, не возражаю ли я против хот-догов четвертый вечер подряд (результат избыточной поставки в магазине дяди; как-то мы две недели каждый день питались тушеными бобами), я говорю, что вообще-то София Хеннерсон пригласила меня и других девочек из школы на ужин. Я даже не подготавливалась. Ложь приходит сама. И хотя ладони мои вспотели, голос у меня не дрожит, и я уверена, что лицо не меняет цвет, потому что тетя дарит мне свою классическую ускользающую
В шесть тридцать я сажусь на велосипед и направляюсь на Ист-Энд-бич, место нашей встречи с Алексом.
В Портленде хватает пляжей. Ист-Энд-бич, пожалуй, самый непопулярный. Именно по этой причине мама любила его больше всех остальных. Течение здесь сильнее, чем у Виллард-бич или возле Сансет-парка. Не знаю точно почему. Мне все равно — я всегда хорошо плавала. После того первого раза, когда мама перестала держать меня на воде и меня захлестнула волна паники и восторга одновременно, я довольно быстро научилась плавать к четырем годам уже самостоятельно заплывала за волноломы.
Есть еще причины, по которым большинство горожан не жалуют Ист-Энд-бич, хоть он и находится в нескольких минутах пути от Истерн-Пром — самого популярного парка в городе. Этот пляж — всего лишь короткая полоска перемешанного с галькой песка. Он упирается в ту часть лабораторного комплекса, где расположены склады и навесы с мусорными контейнерами — вид не самый привлекательный. А если отплыть от пляжа, можно увидеть Тьюки-бридж и врезавшийся между Портлендом и Ярмутом клин Дикой местности. Многие не любят бывать так близко к неконтролируемым территориям — это действует им на нервы.
Мне тоже это действует на нервы, за исключением той крохотной части моего «я», которой это нравится. Какое-то время после смерти мамы я фантазировала, как будто она на самом деле не умерла и папа тоже не умер, они будто бы убежали в Дикую местность, чтобы быть вместе. Папа ушел туда за пять лет до мамы, чтобы все там подготовить. Он построил маленький домик с дровяной печкой и сделал деревянную мебель. Я даже придумывала себе, что они вернутся и заберут меня с собой. Я представляла свою комнату в мельчайших деталях — на полу темно-красный ковер, на кровати маленькое покрывало из красных и зеленых лоскутов, красный стульчик.
Но вскоре я поняла, все это неправильно. Если мои родители убежали в Дикую местность — значит, они сочувствующие или сопротивляются порядку. Хорошо, что они умерли. Кроме того, я очень быстро усвоила: мои фантазии о Дикой местности — всего лишь детские выдумки. У заразных нет ничего, они не могут купить или обменять на что-то лоскутное одеяло и красный стульчик, вообще ничего не могут ни купить, ни обменять. Рейчел как-то сказала мне, что они живут там, как дикие звери, — вонючие от грязи, голодные и злые. Она сказала, что поэтому правительство из-за них и не волнуется и даже не признает их существование. Они скоро все перемрут. Все перемрут от голода и холода, или болезнь доведет их до того, что они перегрызут друг другу глотки.
Она сказала, что, насколько известно, это уже произошло, сказала, что в Дикой местности теперь, наверное, ни души, только дикие звери бродят в темном лесу.
В деталях Рейчел, когда говорит, что заразные живут, как дикие звери, может, и права, но в главном — нет. Они живы, они там и они не хотят, чтобы мы о них забывали. Поэтому и устраивают всякие акции. Поэтому и запустили коров в лаборатории.
Я не волнуюсь, пока не дохожу до Ист-Энд-бич. Солнце близится к закату у меня за спиной, вода в океане искрится, воздух как будто дрожит и мерцает. Я подношу ладонь козырьком ко лбу и вижу на берегу Алекса, он похож на тонкий мазок черной краской на фоне всей этой синевы. Мысленно я переношусь в прошедшую ночь, к тому моменту, когда его пальцы легко, как будто они мне снятся, касаются моей талии, а вторая рука держит мою. Рука Алекса сухая и крепкая, как согретый солнцем кусок дерева. Мы действительно танцевали, танцевали, как люди на своей свадьбе, после того как формальная часть уже позади. Только у нас это получалось лучше, свободнее и более естественно, что ли.
Меня радует, что Алекс стоит спиной ко мне и смотрит на океан. Я чувствую себя неловко, пока спускаюсь по расшатанной деревянной лестнице с изъеденными морской солью ступенями. На полпути я останавливаюсь, расшнуровываю и снимаю тенниски и несу их дальше в руке. Спустившись, я иду по теплому песку к Алексу.
От воды в мою сторону идет старик с удочкой. Он бросает на меня подозрительный взгляд, потом оборачивается на Алекса, потом снова смотрит на меня и хмурится. Я открываю рот, чтобы сказать ему, что Алекс исцеленный, но старик только ворчит что-то себе под нос и проходит мимо. Не похоже, что он готов бросить все и бежать доносить на нас регуляторам, и поэтому я не пытаюсь ничего ему объяснять. Вряд ли у нас будут реальные неприятности, если нас поймают, — именно это имел в виду Алекс, когда говорил, что не опасен, — но я не хочу отвечать на бесконечные вопросы, не хочу, чтобы мой идентификационный номер проверяли через Эс-эл и все такое прочее. Кроме того, если регуляторы отреагируют на сигнал о «подозрительном поведении», притащат свои задницы из города на Ист-Энд-бич и обнаружат только какого-то исцеленного, который из жалости болтает с семнадцатилетней ничем не примечательной девчонкой, они определенно разозлятся и наверняка выместят свою злость на ком-нибудь другом.
«Из жалости». Я поскорее выбрасываю эти слова из головы, как, оказывается, трудно даже в мыслях их произнести. Весь день я старательно пыталась не думать, с чего бы это Алекс так вдруг ко мне проникся. Я даже представляла — это было секундное помешательство, — что после моей эвалуации мне выберут его в мужья. От этой мысли мне тоже пришлось избавиться. Алекс уже получил свой список рекомендуемых кандидатур для брака, список получают еще до исцеления, сразу после эвалуации. Он еще не женат, потому что еще не закончил учебу, нет и все. Но после окончания учебы он сразу женится.
Естественно, после этого я стала представлять себе, какую девушку ему подобрали. Я решила, что она, наверное, такая, как Хана, — блондинка с блестящими волосами и с этой способностью даже с простым хвостом выглядеть грациозно, как балерина.
На пляже кроме нас еще четверо: мамаша с ребенком в сотне футов от нас и взрослая пара, прогуливающаяся вдоль берега. Мамаша сидит на складном парусиновом стуле и тупо смотрит на горизонт. Малыш тем временем шлепает ножками по воде. Ему не больше трех лет. Вот он падает и взвизгивает (больно или понравилось?), потом с трудом встает на ноги и идет к матери. Пара, мужчина и женщина, гуляют, не касаясь друг друга. Они, должно быть, женаты. Оба смотрят прямо перед собой, не разговаривают и не улыбаются. Они спокойны, как будто находятся внутри невидимого пузыря, который защитит их от любых неприятностей.
Я приближаюсь к Алексу, он оборачивается, видит меня и улыбается. Солнце белым огнем вспыхивает в его волосах, потом гаснет, и они снова становятся золотисто-каштановыми.
— Привет, — говорит Алекс. — Я рад, что ты пришла.
Мне опять неловко, я чувствую себя глупо с этими жалкими теннисками в руке. Щеки у меня начинают краснеть, поэтому я смотрю вниз, бросаю на песок тенниски и переворачиваю их босой ногой.
— Я же сказала, что приду.
Я морщусь и мысленно чертыхаюсь, потому что вовсе не хотела так резко отвечать. У меня в мозгу как будто специальный фильтр установили, только он, вместо того чтобы очищать, наоборот, засоряет, и все, что я говорю, неправильно и совсем не то, что я думаю.