Делириум
Шрифт:
Он оставил ее из-за любви.
Может, когда я родилась, у мамы было предчувствие, что наступит день и ей придется сделать то же самое. Я думаю, что это часть любви — любящий должен уметь жертвовать ради любимых. Иногда он даже должен отказаться от того, кого любит.
Мы с Алексом говорим о том, что мне придется оставить, когда мы уйдем в Дикую местность. Он хочет быть уверен, что я понимаю последствия своего решения. Я больше не смогу заскочить в кондитерскую «Фэт кэтс» сразу после закрытия и купить суточные рогалики или булочки с чеддером по доллару за штуку; не смогу сидеть на пирсе
Я буду скучать только по Хане и Грейс. Остальной Портленд может превратиться в пыль. Мне плевать на его сверкающие, похожие на веретено башни; на слепые фасады складов; на его законопослушных жителей, которые покорно, как животные на скотобойне, склоняют головы, чтобы им внушили очередную ложь.
— Если мы сбежим, останемся только ты и я, — без конца повторяет Алекс, как будто ему необходимо убедиться в том, что я понимаю… убедиться в том, что я убеждена. — Ты не сможешь вернуться. Никогда.
— Это то, чего я хочу, — говорю я ему. — Только ты и я. Навсегда.
И я говорю это абсолютно серьезно. Я не испытываю ни малейшего страха. Теперь, когда я знаю, что у меня есть Алекс, что мы есть друг у друга, мне кажется, я уже никогда и ничего не буду бояться.
Мы решаем бежать из Портленда через неделю, за девять дней до моей процедуры исцеления. Я нервничаю из-за отсрочки и готова прямо сейчас бежать к границе и попытаться прорваться через ограждение среди бела дня. Но Алекс, как всегда, успокаивает меня и объясняет, почему так важно повременить с побегом.
За последние годы Алекс переходил через границу всего несколько раз. Часто ходить слишком опасно. Но в предстоящую перед нашим побегом неделю он намерен перейти ее дважды. Это равносильно самоубийству, но Алекс уверен в том, что это необходимо. После нашего побега он перестанет появляться на работе и в университете, и его идентификационный номер тоже будет признан недействительным. Хотя технически он всегда был таковым, ведь это люди из Сопротивления помогли Алексу с документами.
А как только наши идентификационные номера будут признаны недействительными, нас вычеркнут из системы. Мы исчезнем. Одно нажатие кнопки, и всё — как будто нас никогда и не было. Но нас хоть не будут преследовать после перехода границы. Никаких рейдов. Если они вздумают за нами охотиться, им придется признать, что мы смогли перейти границу Портленда, что такое возможно и заразные в Дикой местности существуют.
Мы превратимся в призраков из прошлого, в воспоминания, да и то вряд ли, ведь исцеленные живут, устремив взгляд в будущее, перед ними цепочка бесконечно однообразных дней.
Раз уж мы с Алексом больше не вернемся в Портленд, нам надо взять с собой как можно больше еды плюс зимнюю одежду и еще кое-какие необходимые вещи. Люди в поселениях делятся друг с другом припасами, но все же осень и зима в Дикой местности — трудная пора,
Мы договорились в полночь встретиться в нашем доме и продолжить планирование побега. Я принесу первую партию вещей, которые мне бы хотелось взять с собой: мой фотоальбом; пенал с записками, которыми мы с Ханой обменивались на уроках математики, и, конечно, все припасы, что смогу стащить со склада в дядином магазине.
Когда мы наконец расстаемся и я иду домой, уже почти три часа. Тучи начали расходиться, в разрывах между ними виднеются кусочки бледно-голубого, как застиранный шелк, неба. Воздух теплый, но ветер несет с собой холод осени и запах дыма. Скоро пышную зелень деревьев сменят костры красных и оранжевых красок, а потом и они перегорят и на зиму останутся только ломкие черные ветки. И я буду где-то там, среди голых дрожащих деревьев. Но со мной будет Алекс, и с нами ничего не случится. Мы будем гулять, держась за руки, целоваться при свете дня и любить друг друга столько, сколько хотим, и никто никогда нас не разлучит.
Несмотря на все, что произошло за сегодняшний день, я чувствую себя как никогда спокойной, как будто слова, которые мы с Алексом сказали друг другу, окружают меня защитным полем.
Уже больше месяца я почти не бегала, было слишком жарко, а потом тетя вообще запретила. Но, вернувшись домой, я тем не менее первым делом звоню Хане и прошу встретиться со мной возле стадиона, оттуда мы обычно стартуем.
— Я как раз собиралась позвонить тебе и тоже предложить пробежаться, — со смехом отвечает Хана.
— У дураков мысли сходятся, — говорю я.
Смех Ханы прерывает треск и шипение — это цензор где-то в глубинах Портленда на секунду подключился к нашему разговору. Старый добрый всевидящий глаз. Я готова взорваться от злости, но сразу же остываю — скоро я буду вне досягаемости для любого самого бдительного цензора.
Я надеялась ускользнуть из дома, не повидавшись с тетей, но она переходит мне дорогу в самый последний момент. Тетя, как обычно, была на кухне, уборка-готовка — это ее жизненный цикл.
— Где была ты весь день? — спрашивает она.
— С Ханой, — автоматически отвечаю я.
— И снова уходишь?
— Только на пробежку, и все.
Совсем недавно мне казалось, что, как только я увижу тетю, я расцарапаю ей лицо или вообще убью. Но вот я смотрю на нее и ничего не чувствую, она для меня не больше чем персонаж на рекламном щите или пассажир в автобусе.
— Ужин в половине восьмого, — говорит тетя. — Я бы хотела, чтобы ты помогла накрыть на стол.
— Я вернусь раньше.
Мне приходит в голову, что, возможно, вот это безразличие, эта отстраненность от происходящего и есть то состояние, в котором постоянно находится тетя и все исцеленные. Между тобой и миром словно толстое, непробиваемое стекло. Тебя ничего не трогает, нет причин волноваться. Говорят, что исцеление делает человека счастливым, но теперь я понимаю, что дело не в счастье, на твое счастье им плевать. Дело в страхе. Ты боишься физической боли, боишься страданий, боишься, боишься, боишься… Страх приводит к тупому животному существованию в огороженном пространстве.