Делла-Уэлла (Странствие королевы)
Шрифт:
– Молодец, - шепнула она своему спутнику, - возьми с полки пирожок.
Теперь недоумевать пришлось Скюзу, но девушка не снизошла до разъяснения смысла любимых прабабушкиных поговорок.
– Мой рассказ подходит к концу, - со вздохом продолжил Травяной Рыцарь. За все добрые деяния народ моей дороги вознес молодого правителя до небес, дивясь его мудрости и благостному вдохновению. И за всем этим как-то прошло мимо всех, что мало-помалу ласковый и приветливый юноша принялся уничтожать все семейства, хоть как-то причастные к его похищению, от мала до велика. Не только знатные караванники, заподозренные в соучастии, - лекари и стража, челядь и даже уличные ворожеи, нечаянно оказавшиеся в тот день у княжеского дворца, все друг за другом представали перед княжеским судом то за путешествие без фирмана супротив солнца, то за оставление поста, то за недонесение о воровстве, то за несбывшееся предсказание... Ты говорила о ценности жизни, о мудрая моя повелительница, - да, никого из них не раздвоили, кроме моего старшего брата, но сослали на весенние поля, где приходится работать по колено в талой воде и под палящим солнцем, которое за одну преджизнь успевает превратить кожу в сплошной бородавчатый нарост... Углубившись в учение, я ни о чем таком не слышал, пока до меня не дошла весть, что отец собирается на княжий суд. Нет, его ни в чем не обвиняли - он сам обратился за справедливостью. Оказалось, что, когда наш караван перешел на новое стояние, нам предоставили не восемь, а только четыре поля на кормление, затем - два, а потом ни одного. Отец продавал накопленное поколениями добро, чтобы удержать своих людей от разбоя, но долго так продолжаться не могло. Он отправился к Полуденному Князю, но вместо зала Правосудия его привели в длинный пустой коридор. На противоположном его конце виднелась пища, а в пей, освещенная яркими четырехсвечниками, - клетка с детенышем гуки-куки. Некоторое время отец терпеливо ждал, как вдруг зверек отчаянно заверещал, и тогда стало видно, что сверху в клетку опускаются длинные сверкающие лезвия...
Таира невольно вскрикнула.
– Может, не надо?..
– тихонько проговорил Скюз.
– Продолжай, - холодно велела принцесса.
– А ты, девочка, можешь удалиться.
Таира вздернула подбородок и не тронулась с места.
– Мой отец бросился вперед, - продолжал Лронг, - но орудия чьей-то злой воли продолжали делать свое дело. Когда он добежал и хотел уже было взломать решетку, несчастный детеныш был уже мертв. И тут откуда-то сверху раздался голос: "Что же ты не поторопился, рыцарь Рахихорд? Что же ты не поторопился?.."
– Голос?
– переспросила девушка.
– А может, это был вовсе и не князь?
Великан только печально усмехнулся:
– Мой отец, не выносивший жестокости и понявший, что княжеского правосудия он не добьется, бросился из дворца, вскочил на своего рогата и помчался назад, в тот город, где он оставил свой караван. Тут его и схватили - за то, что ехал по Великой Дороге, оборотясь спиной к солнцу без специального на то фирмана. А старший мой брат, даже не ради мести, а из справедливости, как он ее понимал, с небольшим отрядом напал на княжеский монетный амбар, выгреб оттуда все сокровища и, не взяв себе ни мелкой белой жемчужинки, все раздал своим людям... Которые и выдали его, как только кончились деньги. Так что и отец, и брат добились-таки княжьего правосудия... и получили его сполна.
Наступила очень долгая тишина.
– Я не привык к таким длинным речам, - проговорил наконец Лронг внезапно осевшим голосом.
– С твоего разрешения, я хотел бы удалиться. Невозможный Огонь погас, и мне нужно обойти немало домов, чтобы в них не осталось никого, брошенного без еды, воды и анделахаллы.
– А кроме тебя это некому сделать?
– сухо спросила принцесса.
– Послушников Травяного Приюта всегда мало, - устало проговорил великан, подымаясь на ноги.
– Но тебе ведь теперь незачем соблюдать свой обет, - возразила она.
Великан как-то странно глянул на нее и поднялся на ноги.
– Постой, - вмешалась Таира, - ты ведь ничего не ел со вчерашнего дня!
Он благодарно улыбнулся ей и размашистым шагом направился к городу, легко переступая через орешниковые пеньки.
– Всем отдыхать, пока не придет сообщение из Ракушечника, - распорядилась принцесса.
– Пошли, - легко взмахнув ладонью, словно стирая пыль с невидимой полочки, сказала Таира, не обращаясь персонально ни к кому из присутствующих и поворачиваясь лицом к кораблю. Скюз, ни секунды не помедлив, последовал за ней.
– Ты говорил, что можешь не только сам перелететь в любое место, но и забросить туда одну вещь...
– Куда и какую?
– послушно отозвался юноша.
– Письмо. Нужно написать папе, чтобы он не волновался, что я жива-здорова, под надежным присмотром и вернусь к первому сентября.
– А что значит - первое сентября?
– Вот счастливчик - он не знает! Совсем коротенькую записку, легонькую как перышко!
– прибавила она уже совсем другим, просительным тоном.
– Проблем нет, - ответила за юношу мона Сэниа.
– Мы все хорошо помним ваш остров и давно могли бы перебросить туда и письмо... и тебя, если пожелаешь.
– Нет, - мотнула головой девушка, и ее яркие каштановые волосы взлетели, как крылья жар-птицы.
– Я нужна здесь, чтобы найти Ю-ю.
– Но поверит ли твой отец, что писала именно ты?
– засомневался Скюз. Письмо, пришедшее таким необычным для вашего мира способом... Не лучше ли нам вдвоем на несколько минут вернуться на твой остров?
– Нет, - твердо сказала девушка.
– Хватит с меня всяких штучек с вашими перелетами. Очутимся где-нибудь на Сатурне. Я просто подпишу письмо так, как называет меня отец, - этого ведь никто, кроме нас и прабабушки, не знает.
– У тебя есть второе имя?
– удивилась мона Сэниа.
– И как же называет тебя твой уважаемый отец?
– Царевна Будур, - сказала девушка, ныряя в люк маленького Скюзова кораблика.
Принцесса проводила ее задумчивым взглядом. "А я не ошиблась, - сделала она комплимент самой себе, - есть и у меня что-то от сибиллы. В ней действительно течет королевская кровь".
Между тем Ких и Флейж, не зная усталости, обследовали кабаки и притоны Ракушечника. Шурушетра они уже отыскали - если это был именно сибиллов паук. Что-то вроде амфитеатра с почти отвесными ступенчатыми стенами ограждало овальный участок совершенно вытоптанной земли, на которой разлеглись пять или шесть чудовищных тварей. Различить их было совершенно невозможно, как и сосчитать, - они буквально сплелись в один клубок и ожесточенно грызли свои намордники в братском порыве отъесть хотя бы одну ногу у ближнего своего. Оставалось только надеяться, что сибилло догадался пристроить свое достаточно экстравагантное средство передвижения на эту стоянку.
Шамана обнаружили в третьем от входа в амфитеатр кабаке. В первом и втором наблюдались штабеля мертвецки пьяных жителей славного города, обладателя четырех колодезной тюрьмы, и валяющаяся в изнеможении прислуга, видно было, что сибилло решило наплевать на запреты и перемещалось от одного питейного заведения к другому, не дожидаясь угашения Невозможного Огня.
В третьем слышался нестройный многоголосый гул, который возникает тогда, когда говорящие, не слушая друг друга, пытаются перекричать соседа в садистском стремлении излить на собутыльника свою душу. Джасперяне, в просторных плащах с капюшонами, позаимствованными на тюремном дворе у так и не пробудившихся стражников, с лицами и руками, вымазанными глиной пополам с сажей, бесшумно приблизились к столу и, переведя калибраторы своих десинторов на нижнее парализующее деление, без хлопот лишили присутствующих возможности вмешиваться в ход событий. Обездвиженных таким образом пропойц они без лишней суеты вынесли во внутренний дворик и сложили в свойственном этому городу порядке.
Теперь за столом остался один только шаман в одиночестве, которое трудно было назвать гордым. Усы и брови без единого бантика отмокали в суповой чаше, откуда несло дрожжами и гнилыми персиками; морщинистые серые груди возлежали на блюде со свекольным салатом.
– Эй, твоя сибиллова светлость, - сказал Флейж, подсаживаясь рядом на лавку, не слишком, впрочем, близко, чтобы не замараться.
– Не пора ли сменить это свиное пойло на благородные вина из погребов принцессы Джаспера?
– Это пойло... с отмороженным...
– Сибилло сделал попытку освободить чашу от присутствия собственных усов и, не перенеся тягот этого предприятия, повалился боком на лавку.