Делла-Уэлла (Странствие королевы)
Шрифт:
– Смотри, светлячок, сама не загорись к нему нежной страстью, совершенно серьезно предупредил старый рыцарь.
– Ну, а если?..
– Девушка метнула на Скюза взгляд, достойный истинной дочери Евы.
– А тогда узнаешь, почему его прозвали Оцмаром Повапленным!
– запальчиво выкрикнул шаман.
И прикусил язык. Но было поздно.
– А ты никак на мое место захотел, пустослов плешивый?
– захихикал Рахихорд.
– И то келейка у меня была сухая, раз в день объедками потчевали... Отдохнешь там годик-другой.
У шамана водянистые глазки вдруг обрели глубину и блеск
– Тьфу, брехун залежалый, накличешь! Привык мечом махать, а как силы не стало, языком лягаешь!
Таире вдруг показалось, что слово "год" употребляется здесь в каком-то ином значении, чем на Земле. Она, как всегда, хотела уже вмешаться в перебранку старцев, но за нее это сделал Лронг:
– Ты утомлен, отец. Позволь напоить тебя отваром подремника и отнести в летающий дом?
– Сдались мне твои поносные травки! Сейчас бы кубок доброго вина!..
– Ой, это я вам мигом!
– Таира порхнула в люк, даже не спросив разрешения их семейного лекаря. В захламленном до предела корабле найти заповедный сосуд с инопланетным нектаром оказалось не так-то просто, и когда она вернулась, у корабля оставались одни старики.
– Где народ?
– осведомилась она.
– Дозорные спать пошли, двое доблестных витязей на мечах состязаются, остальных озаботила закуска, - быстро доложил шаман, потирая ладони при виде вина.
Таира прислушалась - действительно, из-за бурого кустарника доносился лязг металла.
– А на вашей дороге, я гляжу, по лишнему пальцу в руке, - с завистливыми интонациями заметил старый воин.
– Это и для захвата сподручно, и меч в кисти тверже...
– И еще бы водички, - перебил его шаман.
– А то как бы с отвычки... Осрамится доблестный рыцарь Рахихорд.
– Что-то не видно здесь воды, - засомневалась девушка.
– А уж что касается срама, то кому-то лучше помолчать.
– Мала ты старшим выговаривать, светлячок, - снова стал на защиту сотрапезника Рахихорд.
– А за водой во-он туда сбегай, Анделисову Пустынь всегда на Ручье возводят, чтобы Чернавкам сподручнее было. Обеги кругом найдешь.
– Ой, и правда!
– Таира схватила объемистую чашу и вприпрыжку помчалась к черному массиву плотно стоящих деревьев. Ручей она там, внутри, видела, но сейчас без талисмана, обеспечивающего скрытность, заходить на запретную территорию что-то не хотелось. С какой же стороны сподручнее обойти?
В узком - едва ногу просунешь - просвете между стволами виднелись карминно-красные заросли кустарника. Что-то заставило девушку вглядеться пристальнее, и она чуть не вскрикнула: полускрытое яркой листвой, прямо перед ней чернело бесформенное пятно маски, и до неправдоподобия светлые глаза сверкали в ее косых прорезях, приковывая к себе. Долго, очень долго эти глаза не мигая глядели на Таиру, потом приглушенный маской голос торопливо произнес:
– Он солгал.
И все исчезло - и глаза, и маска. Даже листья не шевельнулись. Девушка подождала еще немного, потом направилась вдоль живой ограды в глубокой задумчивости. Наткнулась на ручей. Вода была красноватая, железистая. Набрала. Побрела обратно, к своим старикам. Кто же из них солгал? Рихихорд? Да он ничего особенного не говорил, только колдуна вышучивал. А сам колдун? Ну, этот, похоже,
Она обогнула девятикупольный массив корабля и незаметно приблизилась к тому месту, где на охапках сухой травы возлежали старцы. Говорил шаман:
– ...с мечом в руке - да разве это страх? Ткнут тебя, и уплывешь в ночной мрак на вечное отдохновение. И в темнице тягомотно, но не боязно, смерть придет - как заснешь... Одним сибиллам ведом подлинный ужас, потому как нет у них надежды на спасение в могиле. Да и кары вам, людишкам смертным, разве придумаешь? Раздвоить - так это миг один, зажарить аль утопить - подолее, но разве сравнишь это с муками сибилло заточенного?
– Врешь, не заточали тебя.
– А то знаешь? Прапрадедов твоих тогда под солнцем еще не грелось, когда меня Кана-Костоправка заточила. Наследника ей, вишь, захотелось, кабанихе старой, всем двором утрюханной! Ни одно заклинание ее не пробрало.
"Если врет, то до чего убедительно!" - подумала Таира.
– Ну, бросили меня в придорожный колодец каменный; пока караваны шли, меня еще потчевали - кто подаянным куском, а кто и калом рогатовым. А как прихолодилось, кормиться стало нечем. Тогда я принялось ступени в каменной стенке выгрызать, да только зуб поломало. Он и сейчас там лежит, как ночь опускается - чую, ноет он от холода... Ты не думай, что у меня только тело мое бессмертно, - каждая частичка моя, хоть зуб, хоть волос, нетленны, и ежели я хоть ресницу на дороге уроню - потом век свой буду глазом дергать, когда на нее наступят. Вот так.
"А ведь со своими он не придуривает, мол "сибилло уронило..." По-человечески говорит, без этого третьего лица. Значит, это он только перед нами выпендривался, - отметила девушка.
– Насчет бессмертия он, конечно, заливает, как всегда, но даже мудрый Рахихорд, похоже, клюнул. Хотя - а вдруг правда?.."
А "бессмертный" продолжал:
– Только ты мою тайну храни, Рахихордушка, тебе еще долго жить да править, сам меня не обидь и никому воли не давай. Потому как нет на всех дорогах под солнцем существа жальче, чем сибилло, - денно и нощно боится оно раздвоения и усечения. Ибо каждая часть его будет болью томиться, пока кто-нибудь воедино все косточки не соберет.
– А кому это надобно - кости сибилловы подбирать? Их гуки-куки обгложут, и поминай как звали!
– недоверчиво предположил Рахихорд.
– Что от губ моих уцелеет, то и гуков заклянет, чтоб кости собрали, логично заключил шаман.
Таира подумала, что пора ей уже и появляться, но старый рыцарь, стосковавшийся по общению, не унимался:
– Так тебя что, и из колодца гуки-куки вызволили?
– Ну а кто же? Как весна пришла, унюхал я стаю, выбрал четверых поздоровее и принялся им хвосты растить. Когда хвосты вытянулись непомерно, приманил я гуков к колодцу, задами посадил и хвосты сплел. А вот вылезти еле сил достало, феи подсобили. Потому как за всю зиму-ночь треклятую крошки во рту не было, от холода лютого сон-угомон не шел, от голода лед грыз... Что там говорят: кожа да кости. Кости стужей истончились, кожи не стало - одна прозрачная пленочка... Ой, люто мне было так, что заточения я страшусь, аки казни.