Дело № 113
Шрифт:
– Да, отец… – отвечал пришедший.
Но вслед за удивлением Проспером овладела безграничная радость. Не раздумывая долго, он широко раскрыл объятия, чтобы броситься отцу на шею.
Но господин Бертоми оттолкнул его.
– Подожди! – сказал он.
Он вошел в камеру, и вслед за ним затворилась дверь. Отец и сын остались одни: Проспер уничтоженный и подавленный, а господин Бертоми полный гнева и угроз.
Отвергнутый этим последним своим другом, отцом, несчастный кассир в ужасном отчаянии едва владел собою.
– И ты тоже! – воскликнул он. – И ты! Ты поверил, что я преступен…
– Избавь меня от этой гнусной комедии, – перебил его господин Бертоми. – Я знаю все.
– Но я невиновен, отец, клянусь тебе покойной матерью!
– Несчастный, не кощунствуй! Твоя мать умерла, и я не ожидал, что настанет день, когда я возблагодарю Бога за то, что ее нет в живых. Твое преступление убило бы ее!
Последовало продолжительное молчание.
– Ты убиваешь меня, отец, – воскликнул наконец Проспер, – и это в ту минуту, когда мне нужно все мое самообладание, так как я стал жертвой какой-то подлой интриги.
– Жертвой!.. – усмехнулся господин Бертоми. – Хороша жертва!.. Значит, ты хочешь запятнать своими инсинуациями почтенного, доброго человека, который столько заботился о тебе, который оказал тебе столько благодеяний, который обеспечил тебе такое блестящее положение и предоставил тебе то, о чем ты даже и не смел мечтать… Довольно одной кражи, не позорь его!
– Ради бога! Отец, дай мне высказать тебе…
– О чем? Ты, быть может, хочешь отрицать благодеяния своего патрона? Однако же ты так был убежден в его расположении, что как-то даже приглашал меня в Париж, чтобы испросить у него для тебя руку его племянницы? Так, значит, и это была ложь?
– Нет, – отвечал Проспер, – нет…
– Это было год тому назад. Тогда ты любил еще Мадлену, по крайней мере ты мне так писал…
– Но я люблю ее, отец, и теперь больше, чем когда-либо! Я не переставал ее любить!
Господин Бертоми посмотрел на него с презрительным сожалением.
– Действительно так! – воскликнул он. – И все-таки мысль об этой чистой, непорочной девушке, которую ты любил, не остановила тебя от скандалов и дебошей? Любил! И ты осмеливался не краснея являться к ней после той подлой компании, с которой ты проводил время?
– Ради самого Бога! Дай мне объяснить тебе, почему Мадлена…
– Довольно, милостивый государь, довольно! Я знаю все, я уже предупреждал тебя об этом. Вчера я виделся с твоим патроном. Сегодня утром я говорил с твоим судебным следователем, и только благодаря его любезности меня допустили к тебе в тюрьму. Знаешь ли ты, что для этого меня обыскали, почти раздели донага!
Проспер больше не возражал. Он в отчаянии опустился на табурет.
– Всю нашу роскошь, – продолжал отец, – составляла честность. Ты первый из всей нашей семьи завел себе дорогие ковры работы Обюсона, и ты первый же из всего нашего рода оказался вором!
Кровь бросилась Просперу в лицо. Но он не тронулся с места.
– Я явился сюда не для упреков, – продолжал отец, – я пришел сюда для того, чтобы, насколько возможно, спасти еще нашу честь, чтобы наша фамилия не попала в один список с именами убийц и воров. Встань и выслушай меня.
Проспер повиновался.
– Прежде всего, – спросил его господин Бертоми, – сколько еще осталось у тебя от тех трехсот пятидесяти тысяч франков?
– Еще раз, отец, еще раз уверяю тебя, – отвечал несчастный, – что я невиновен.
– Я ожидал этот ответ. Наша семья все заплатит твоему патрону!
– Как? Что ты говоришь?
– Как только ты совершил преступление, твой зять возвратил мне приданое твоей сестры: семьдесят тысяч франков. Со своей стороны я даю сто сорок тысяч франков. Это составит двести десять тысяч франков, которые я взял с собою и отдам их господину Фовелю.
Эта угроза вывела Проспера из оцепенения.
– Ты не сделаешь этого! – воскликнул он с трудно скрываемым гневом.
– Я сделаю это сегодня же. В остальной сумме господин Фовель поверит мне. Мою пенсию составляют полторы тысячи франков, но я могу прожить на пятьсот, я еще могу заработать; с своей стороны твой зять…
Господин Бертоми следил за выражением лица своего сына. Гнев, граничивший с безумием, исказил его черты. Его потухшие глаза засветились.
– Ты не имеешь права, отец! – закричал он. – Нет, ты не имеешь права так поступать! Хорошо, не верь мне! Но кто убедил тебя в том, что я действительно виновен? Кто? В то время как сам суд медлит еще признать меня вором, ты, мой отец, спешишь с этим, более безжалостный, чем сам суд. Ты произносишь надо мной приговор, не выслушав меня!
– Я исполню свой долг.
– Я стою на краю пропасти, и ты толкаешь меня туда. И это ты называешь своим долгом! Неужели для тебя нет разницы между мной, уверяющим тебя, что я невиновен, и чужими для тебя людьми, которые меня обвиняют? Да уж сын ли я тебе? Ты говоришь, что затронута наша честь. Пусть так. Но ведь разумнее было бы поддержать меня, помочь мне, чтобы именно я лично мог выгородить нашу честь и спасти ее.
– Все против тебя!
– Ах, отец! Ты не знаешь, что с некоторых пор я должен был избегать Мадлену. Я был в отчаянии, я искал повсюду забвения. Мне хотелось забыть о самом своем существовании, я искал дурного общества и стыда. О Мадлена! Все против меня – что ж за важность! Я докажу, что я невиновен, или же погибну с этим пятном. Ведь бывают же судебные ошибки! Невиновный, я, быть может, даже буду осужден. Пусть будет так, пусть подвергают меня наказанию! Но убегают и с каторжных работ!..
– Несчастный, что ты говоришь?…
– Я говорю, отец, что теперь уж я совсем не тот, что был до сих пор. Отныне целью моей жизни будет мщение. Я жертва подлой интриги. До последней капли крови я буду разыскивать виновного. И я найду его, и он искупит все мои мучения, всю боль моей души. Он в доме Фовеля, вот где надо его искать!
– Перестань! – воскликнул господин Бертоми. – Гнев ослепляет тебя!
– Да, я понимаю тебя, – продолжал Проспер, – ты пришел сюда, чтобы сказать, что все добродетели нашли себе убежище под патриархальной кровлей Фовелей? Как бы не так! Под личиной честности скрываются иногда большие пороки. Почему вдруг ни с того ни с сего Мадлена запретила мне даже и мечтать о ней? Для какой цели она обрекла меня на изгнание, когда оно причиняет и ей самой такие же страдания, как и мне, когда она любит меня, – понимаешь? – еще любит меня! Я убежден в этом, у меня есть на это доказательства.