Дело академика Вавилова
Шрифт:
В середине марта 1939 года областное бюро секции научных работников проводит в ВИРе выездное заседание. Дебаты продолжаются два дня. Помпейский зал переполнен. На трибуне сменяются противники и сторонники академика Вавилова, обнажены все язвы, все беды института. Явной становится непримиримость двух сторон — науки и лженауки. Доклад директора — еще одна попытка отстоять тысячный творческий коллектив от гибели. "Ораторствовать Вавилов не любил, это было просто не в его натуре, но его неторопливо произнесенная речь всегда оставляла неизгладимое впечатление. Звучным приятным голосом, без всякого нарочитого пафоса, он с предельной четкостью произносит каждое слово, каждую фразу, словно боясь, что без этого слушатели потеряют главную нить. Его речь напоминает абсолютно точную материально весомую конструкцию мысли, в которой не только фраза, слово, но и отдельная буква имели свой смысл" [177] .
177
Померанцев
Я читал этот доклад в стенографической исправленной записи, но и в таком виде он оставлял ощущение поразительно емкого по мыслям и значительного по форме художественного произведения. А между тем речь шла о сугубо специальных, казалось бы, вопросах. Об огромных еще не освоенных территориях на севере и востоке страны, о пустынях и горных долинах, где земледельцы ждут помощи ученых-растениеводов, о долге биологов, которые обязаны постоянно улучшать качество уже выведенных сортов, о ценных культурах, которых пока еще нет на полях. По сути, это была речь о великом труде, предстоящем ВИРу и вировцам, об ответственности ученого перед народом. Речь была призвана вернуть ученикам и коллегам утраченное душевное равновесие, деловое рабочее настроение. Вавилов зовет к общему дружному труду, но это отнюдь не призыв отречься от своих взглядов и идей. Стенограмма запечатлела его непреклонные, полные страсти слова: "Пойдем на костер, будем гореть, но от убеждений своих не откажемся" [178] .
178
ЛГАОРСС, ф. ВИРа, № 9708, д. 1705, л. 35.
Нет никакого сомнения: в последний год своего пребывания на свободе Николай Иванович Вавилов знал — дни его сочтены. Как ни скрывал он этого от близких, но горькая правда, смягченная шуткой, время от времени проскальзывала в разговорах. Садясь в директорский автомобиль, без которого, при своей занятости, он совершенно не мог обходиться, Вавилов заметил как-то сотруднице: "Вот, привык ко всяким удобствам, а судьба так превратна". Другой раз, подписывая одному из учеников научный отзыв, опять-таки мимоходом бросил: "Сейчас отзыв даю, но скоро, может быть, сделать этого уже не смогу". И все же, слишком любя науку, слишком дорожа каждой минутой труда в жизни, чтобы опускать руки, он продолжает на годы вперед составлять планы и проспекты, спешит выполнять то, что еще можно выполнить.
"Пытаюсь подытоживать одну за другой работы, но не успеваю, признается он в письмах Дончо Костову. — Самое основное — работа по иммунитету, которую, вероятно, в этом году опубликую: "Законы естественного иммунитета к инфекционным заболеваниям культурных растений" — ключ к нахождению иммунных форм…" [179]
В переписке с зарубежными друзьями Николай Иванович, насколько это возможно, не скрывает борьбы, которая разыгралась в советской биологии. Не скрывает и свою собственную научную позицию: "Что касается положения с генетикой, то оно устойчиво, — не без горького юмора сообщает он в мае 1940 года Дончо Костову. — Логически дошли до ламаркизма, в частности, в адекватности. Вегетативная гибридизация считается не только доказанным фактором, но и методом в селекции. Но мы стоим твердо и неуклонно на своих позициях" [180] .
179
Письмо Н.И. Вавилова к Дончо Костову от 25 мая 1940 г.
180
То же.
Костову, конечно, не трудно понять иронию, которую его ленинградский друг вкладывает в сообщение о том, что гак называемая "вегетативная гибридизация" стала методом селекции. Ошибка Мичурина, подхваченная недобросовестными его эпигонами, возведена в ранг научного достижения и теперь административными мерами внедряется на опытных станциях страны.
Столь же горькие намеки слышатся в письме, отправленном Харланду: "Карпеченко, Левитский, Эмме, все наши генетики очень много работают. У нас горячие споры с учеными группы Лысенко, которые считают, что возможно изменить генотип в любом направлении при помощи внешних условий ламарковская точка зрения. Мы, с другой стороны, "консервативные", "классические", генетики. Обе стороны совершенно уверены в своих позициях". Давая своему адресату понять, что спор не так уж безобиден, Николай Иванович добавляет: "Я все еще директор как Института растениеводства, так и Института генетики в Москве" [181] .
181
Письмо к Сиднею Харланду в Перу помечено 22 июня 1940 г. Письмо было любезно предоставлено мне д-ром Харландом в 1965 г.
Да, он все еще директор двух институтов, хотя давно уже не руководит Академией сельскохозяйственных наук и не член ЦИК. Уже семь лет он, президент географического общества, не выезжает за пределы страны, его не избирают, как прежде, депутатом Ленинградского Совета. Вавилов в опале. Это понимают все. И особенно хорошо его враги. Каждая поездка в Москву в ВАСХНИЛ превращается для Николая Ивановича в моральную пытку. На заседаниях Лысенко попросту третирует его. Мелкие уколы, издевки, выговоры так и сыплются на директора ВИРа.
Вот одна из таких типичных сцен. Вавилов докладывает о планах своего института, говорит о создании иммунных сортов пшеницы, о выведении в ВИРе ракоустойчивых сортов картофеля, о том, что необходимо взяться за гибридную кукурузу. Как всегда, он не считает нужным скрывать и недостатки. Дойдя в своем докладе до работы биохимической лаборатории, с сожалением признается: биохимики пока не выучились распознавать сортовые и видовые различия по белку. "Отличить чечевицу от гороха по белку мы до сих пор не умеем".
Лысенко (с места). Я думаю, что каждый, кто возьмет на язык, отличит чечевицу от гороха.
Вавилов. Мы не умеем различить их химически.
Лысенко. А зачем уметь химически отличать, если можно языком попробовать? [182]
А вот другой, не менее красноречивый диалог. На заседании президиума ВАСХНИЛ Вавилов предложил использовать для скрещивания найденный им в Средиземноморье не поддающийся ржавчине овес "Византина". Чтобы не откладывать дела в долгий ящик, Николай Иванович тут же вынул из кармана пакет с семенами и подал его секретарю. При этом выяснилось, что надпись на пакете сделана по-латыни.
182
Архив ВАСХНИЛ, оп. 1, св. 2, арх. № 4, с. 97 и далее. Протоколы сессии ВАСХНИЛ 19–21 янв. 1940 г.
Вавилов (поясняя). Ботаническая наука международна, и поэтому наиболее удобной терминологией является латынь.
Лысенко. Чтобы народ не понял.
Презент. Тогда и исследовать не надо [183] .
Вавилов сдерживает себя. Он не отвечает на насмешки даже тогда, когда они приобретают явно издевательский характер. Это принципиально.
У профессора В. В. Алпатова сохранилось письмо, присланное Николаем Ивановичем после стычки Алпатова со сторонниками Презента в редакции журнала "Природа" "Презентов не переспоришь, — писал Вавилов, — их много, и чем меньше у них багажа, тем более они крикливы. Позвольте по-товарищески посоветовать писать спокойно учебник биометрии. Он чрезвычайно нужен" [184] .
183
Там же, л. 146.
184
И.И. Презент и его сторонники с 1940 г. оспаривали право биологов пользоваться математическими методами.
Далеко не у всех вировцев хватает мужества вот так же, внешне невозмутимо, продолжать изо дня в день свое дело. То один, то другой сотрудник обращается к директору: "Может быть, в связи с предстоящими в институте переменами, свернуть некоторые генетические эксперименты? Прекратить опыты, которые все равно никому не нужны?" (Их беспокойство оказалось, кстати сказать, совсем не напрасным. После исчезновения Вавилова наиболее видных сотрудников ВИРа арестовали, других уволили, тематика научных исследований была резко изменена.) Да, они были по-своему правы, исследователи, понимающие бесцельность своих усилий. Но капитулировать Вавилов не умеет. Он отвечает товарищам письмами, где в каждом слове просьба продержаться, продержаться и сделать в науке сколько можно. Вот типичное послание тех лет, адресованное видному специалисту по бахчевым культурам профессору К. И. Пангало: