Дело академика Вавилова
Шрифт:
Профессор Эмме писала доносы в страхе перед арестом. Но кое для кого атмосфера репрессий, подозрительности и страха оказалась, наоборот, благодетельной. Всегда есть люди, готовые погреть руки на чужой беде. Вот они передо мной — писания тех, кто, клевеща на Вавилова, надеялся подняться еще на одну, а то и на две ступеньки карьерной лестницы. Эпоха, которая сожгла в тюремных тиглях тысячи рукописей, дневников, тонны личных писем и научных трудов, повелела "хранить вечно" образцы творчества своих добровольных доносчиков.
3 сентября 1937 года старший научный сотрудник Пушкинской опытной станции ВИРа Федор Федорович Сидоров, 1905 года рождения, по собственному почину явился к оперуполномоченному Управления государственной безопасности в г. Пушкино. "Я хочу заявить о вредительской деятельности руководства Всесоюзного института растениеводства — Вавилов, Александров, — в результате которой сорвана работа по разборке устойчивых сортов к болезням и вредителям сельскохозяйственных культур" [199] . Какие же беззаконные действия руководителей института толкнули благонамеренного Сидорова на разоблачения? Вредительство Вавилова, конечно, выдумка. Просто директор института счел Сидорова, одного из бывших спецаспирантов, недостаточно грамотным и закрыл его лабораторию. Вместо этого Николай Иванович организовал целую станцию по изучению зерновых в другом
199
Там же, т. 1.
200
Там же, т. 5, с. 247 и далее.
А доктор биологических наук Григорий Николаевич Шлыков даже и тем не поплатился. До самого преклонного возраста заведовал отделом ВИРа, хотя все сотрудники чуть не наизусть помнили его письмо, отправленное в соответствующие инстанции 7 марта 1938 года. Вскоре после арестов наркомов земледелия СССР Чернова и Яковлева, а также заведующего сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП(б) Баумана Шлыков писал: "Пока не уничтожены бандиты Чернов, Яковлев и Бауман, надо выяснить, что делали они в плоскости вредительства по организации сельскохозяйственной науки, опытных станций, постановки испытания новых сортов. Я все больше убеждаюсь, что тут могло быть разделение труда с Вавиловым как с фактическим главой научно-исследовательского дела в стране в области растениеводства… Просто трудно представить, чтобы реставраторы капитализма прошли мимо такой фигуры, как Вавилов, авторитетной в широких кругах агрономии, в особенности старой. Не допускаю мысли, чтобы он, как человек хорошо известных им правых убеждений, выходец из семьи миллионеров, не был приобщен к их организации" [201] .
201
Адресовано заведующему секретным отделом Октябрьского райкома партии г. Ленинграда Малинину 7 марта 1938 г.
Приглядитесь, как составлено послание: "Трудно представить…", "не допускаю мысли…". Догадки, подозрения. А факты? Они не нужны не только Шлыкову, но и тем, к кому он адресуется. Сомнительные догадки так быстро, так безоговорочно превращаются в материалы обвинения, что маленький доносчик ощущает себя подлинным мечом правосудия. Его распирает от гордости, он не может удержаться, чтобы не побахвалиться перед приятелями: "Это я посадил Вавилова!" Нет, конечно, не в Шлыкове дело. Таких, как Якушкин, Коль, Эмме, Сидоров, Шлыков — трусливых, тщеславных и просто подлых, вокруг Вавилова было множество. Но не они решили судьбу ученого. Кто же? Материалы, собранные на академика Вавилова в 1931–1933 годах, носили еще довольно случайный характер. Цель, ради которой ОГПУ начало эти сборы, по-видимому, еще окончательно не определилась. Рядом с откровенно клеветническими наветами Коля и Якушкина в папках тех "либеральных" лет можно найти, например, восторженную статью писателя С. Третьякова в "Известиях" о Вавилове — организаторе борьбы с засухой. В той же папке есть газетная вырезка, сообщающая, что в феврале 1931 года СНК СССР назначил Н. И. Вавилова членом Госплана СССР, а в марте того же года ученый стал членом комиссии по разработке второго пятилетнего плана. К "делу" первого агронома страны приобщаются даже весьма благоприятные для него показания арестованного в 1931 году профессора С. К. Ульянова. Я бы сказал даже, что в секретном досье Вавилова в начале тридцатых годов преобладали оценки положительные. Да и поклепы носили довольно "академический" характер: Вавилову вменялся в вину излишне теоретический уклон его экспериментов, что якобы "наносило вред социалистическому сельскому хозяйству". Характер наветов резко изменился с конца 1937 года, когда Лысенко стал президентом ВАСХНИЛ и отношения двух академиков безнадежно испортились. С этого времени всякий, кто пишет и говорит для глаз и ушей системы Госбезопасности, считает своим долгом подчеркнуть: директор ВИРа — противник Лысенко. Почуяв новую тенденцию властей, следователи начинают фальсифицировать показания своих подследственных в том же направлении. Примечательна эволюция "следственных этюдов", которые готовил в те годы некто Стромин, начальник Саратовского областного управления НКВД. В июле 1937 года Стромин допрашивал крупного ученого-земледела H. M. Тулайкова. Один Бог знает, что сделал палач со своей жертвой, но только в его руках профессор Тулайков подписал совершенно дикие обвинения против виднейших селекционеров и растениеводов страны, в том числе против академика Вавилова, с которым много лет находился в самых дружественных отношениях. Тулайков "разоблачил" связи Николая Ивановича с Бухариным и даже с белоэмигрантом-монархистом Милюковым. Можно не сомневаться: если бы Стромину понадобилось, Тулайков засвидетельствовал бы родство Вавилова с домом Романовых. Но летом 1937 года НКВД вполне годился Вавилов-бухаринец и монархист. Однако осенью положение переменилось. Стромин получил инструкции, и все его подследственные начали только что не хором говорить на допросах, что контрреволюционные настроения академика Вавилова наиболее явственно выражаются в том, что он не принимает открытий Лысенко. "Крупное ядро видных членов Академии [ВАСХНИЛ. — М. П.] во главе с Вавиловым, Кольцовым, Мейстером, Константиновым, Лисицыным, Серебровским активно выступало против революционной теории Лысенко о яровизации и внутрисортовом скрещивании… показал на допросе 27 ноября 1937 года в Саратове академик ВАСХНИЛ, директор Института по изучению засухи Рудольф Эдуардович Давид. — Для меня стало совершенно очевидным, что в основе выступлений перечисленной мною группы академиков лежит единая политическая линия, что они безусловно объединены единой антисоветской организацией… Желая проверить свои предположения, я прямо спросил об этом академика Мейстера… Мейстер в беседе со мной подтвердил, что атаки против Лысенко и Вильямса ведет группа академиков, входящих в состав правотроцкистской организации…" [202] Беспартийный ученый Вавилов, всю жизнь уклонявшийся от какой бы то ни было политической деятельности, осенью 1937 года окончательно зачислен в круг активных политических врагов Советской власти. Стромин в Саратове, хотя и перемучал своими руками немало ученого и агрономического люда, не мог придумать эту новую версию. Тезис о том, что Вавилов и другие растениеводы и генетики оспаривают "открытия" Лысенко, потому что им так велел правотроцкистский центр, был создан наверху и распространен в централизованном порядке. В Москве таких показаний требовали от заместителя наркома земледелия СССР А. И. Гайстера, президента ВАСХНИЛ А. И. Муралова, в Саратове — от академика ВАСХНИЛ Г. К. Мейстера, в Ленинграде — от начальника областного земельного управления Н. Г. Наумова.
202
Следственное дело № 1500, т. 11, с. 100–101.
После 1937 года для тех, кто писал доносы, и для тех, кто их читал, "вина" академика Вавилова окончательно прояснилась. Теперь в агентурное дело директора ВИРа потоком пошли сообщения о его антилысенковских (а следовательно — антисоветских) деяниях. Одно из таких "дел" за номером 30.06.69, заведенное в декабре 1938 года, так прямо и называлось: "Генетика". Собранные в трех томах материалы сводились к тому, что академик Вавилов Н. И. объединил вокруг себя антисоветски настроенных научных работников не только в Институте растениеводства, но и в Институте генетики АН СССР. Эти возглавляемые Вавиловым контрреволюционеры (имярек) защищают реакционные расовые теории буржуазных ученых, противопоставляют себя академику Лысенко и не желают признавать его трудов [203] .
203
Архивно-агентурное дело № 300669. В 3 т. Заведено 13 дек. 1938 г.
Почему же после таких обвинений Николай Иванович еще оставался на свободе? До поры до времени его спасала международная известность, слава великого ученого. Но там, где происходит непрерывное накопление взрывчатого материала, катастрофа рано или поздно неминуема. В начале 1939 года, вскоре после того как Сталин и Лысенко были "избраны" в члены Академии наук СССР, заместитель Берии Кобулов, очевидно, по указанию своего шефа подвел итоги многолетней слежки за Вавиловым в специальной докладной записке "о борьбе реакционных ученых против академика Т. Д. Лысенко". Гроза нависла теперь не только над Вавиловым и его учителем академиком Прянишниковым, которые, по словам Кобулова, "становятся в позу защитников советской генетики от "нападок" Лысенко и усиленно пытаются дискредитировать Лысенко как ученого". Кобулов назвал противниками Лысенко также президента АН СССР В. Л. Комарова, вице-президента АН СССР Г. М. Кржижановского, академика А. Е. Ферсмана, Л. А. Орбели, члена-корреспондента Н. К. Кольцова и многих других.
От кобуловской докладной уже совершенно явственно благоухает дворцовой кухней. Один из руководителей органов госбезопасности заявил о своей готовности раздавить любого (даже президента Академии наук, даже друга Ленина, старейшего большевика Г. М. Кржижановского), кто посягнет на святейшие догматы Трофима Денисовича Лысенко. Трудно предположить, что Кобулову (человеку, кстати сказать, совершенно безграмотному) ламаркизм Лысенко казался более достоверным биологическим учением, нежели дарвинизм Вавилова. Машина Берии брала под защиту не президента ВАСХНИЛ, не "мичуринскую" биологию, но нежно любимого сталинского фаворита. Вероятно, весной 1939 года, во время одного из приемов на высшем уровне, Лысенко пожаловался на помехи, которые вавиловцы чинят, нет, не ему, конечно, а социалистическому сельскому хозяйству. Отличный актер, Трофим Денисович, когда надо, умел пробуждать к себе и симпатии, и сострадание. В Кремле-то, надо полагать, он делал это особенно артистично. Ему удалось вызвать недовольный рев Сталина, а этого достаточно было, чтобы Берия немедленно сделал "организационные выводы". Судьба академика Николая Вавилова была решена тогда же — летом 1939 года, и только обстоятельства международного характера оттянули арест на несколько месяцев.
Летом 1939 года в столице Шотландии состоялся наконец VII Международный конгресс генетиков. В мировой прессе широко обсуждался вопрос о президенте конгресса: должен ли в Эдинбурге председательствовать Вавилов или в соответствии с правилами руководство конгресса следует передать виднейшему генетику Шотландии доктору Кру? Николай Иванович получил в связи с этим много писем от своих друзей из Англии, Америки и других стран. Большинство генетиков мира стояли за него и выражали надежду на скорую встречу в Эдинбурге. Когда до начала конгресса осталось два месяца, директор ВИРа обратился за разрешением на выезд. Он написал сначала президенту АН СССР Комарову, потом Молотову и наркому иностранных дел Литвинову. В письмах, написанных с большим чувством, он настойчиво убеждал наркома иностранных дел и председателя Совнаркома, что его поездка носит отнюдь не личный характер, что она поднимает международный престиж страны. Вавилов объяснил, что политически выгодно провести конгресс под эгидой Советского Союза как страны, имеющей блестящие достижения в области генетики. Это привлечет к СССР симпатии западной интеллигенции.
Суля вождям политические выгоды от конгресса, Вавилов действовал, конечно, в соответствии с тогдашними нравами и вкусами. Едва ли мы вправе винить его за эту невинную дипломатическую уловку. Но сегодня, оценивая события пятидесятилетней давности, можно констатировать, что среди интеллигенции европейских демократических стран президентство советского ученого на международном конгрессе несомненно вызвало бы положительную оценку. На пороге войны с фашистской Германией Запад высоко ценил любой шаг СССР, направленный к единству, свидетельствующий об ослаблении сталинского табу в области культуры и науки. Но для Сталина и его окружения понятие "престиж" содержало, очевидно, иной смысл, нежели тот, который вкладывал в эти слова академик Вавилов. Комаров несколько раз ездил в Совнарком, но Молотов с разрешением на выезд тянул, не говорил ни "да", ни "нет". Хитрый политикан, он знал, конечно, какой международный скандал разразится, когда на Западе узнают, что советским генетикам не разрешили ехать на конгресс. Но куда больше его интересовала внутренняя ситуация: как на это посмотрит Сталин.
Внутренняя ситуация прояснилась в июле, когда Молотов получил от Берии письмо, специально посвященное Вавилову и положению в биологической науке. Комиссар государственной безопасности первого ранга сообщал, что, по имеющимся сведениям, после назначения академика Лысенко Т. Д. президентом Академии сельскохозяйственных наук Вавилов Н. И. и возглавляемая им буржуазная школа так называемых "формальных генетиков" организует систематическую кампанию, которая призвана дискредитировать академика Лысенко как ученого. Берия не скрывал цели своего демарша: он ждал от Молотова, ведающего в ЦК наукой, согласия на арест Вавилова. В письме Берии ничего не говорится о троцкистских взглядах Вавилова, о Вавилове-вредителе, пособнике Бухарина и Милюкова. В деловой переписке двух государственных мужей такая мишура была излишней. И Берия, и Молотов знали, что уничтожить академика Вавилова надо потому, что он не приемлет "открытий" Лысенко и тем раздражает товарища Сталина. Такова была голая правда. Облечь же ее в подобающие формы, сфабриковать обвинения против Вавилова — вредителя и шпиона — это уже детали, методика, которой впоследствии займется аппарат НКВД — НКГБ.