Дело Артамоновых
Шрифт:
– Вот у нас в семье свой молитвенник о грехах наших будет...
Наталья равнодушно и очень внимательно разливала чай, её маленькие, мышиные уши заметно горели и казались измятыми, она хмурилась и часто выходила из комнаты; мать её задумчиво молчала и, помусливая палец, приглаживала седые волосы на висках, только Алексей, необычно для него, волновался, спрашивал, подёргивая плечами:
– Как это ты решился, Никита? Вдруг, а? Непонятно мне...
Рядом с ним сидела небольшая, остроносенькая девица Орлова и, приподняв
Тяжело было сидеть среди этих людей и боязливо думалось:
"Вдруг Пётр скажет всем? Скорее бы отпустили..."
Пётр начал прощаться первый, он подошёл, обнял и сказал дрогнувшим голосом, очень громко:
– Ну, брат родной, прощай...
Баймакова остановила его:
– Что ты? Посидеть надо сначала, помолчать, потом, помолясь, прощаться.
Всё это было сделано быстро, снова подошёл Пётр, говоря:
– Прости нас. Пиши насчёт вклада, сейчас же вышлем. На тяжёлый послух не соглашайся. Прощай. Молись за нас побольше.
Баймакова, перекрестив его, трижды поцеловала в лоб и щёки, она почему-то заплакала; Алексей, крепко обняв, заглянул в глаза, говоря:
– Ну - с богом. У каждого - своя тропа. Всё-таки я не понимаю, как это ты вдруг решился...
Наталья подошла последней, но не доходя вплоть, прижав руку ко груди своей, низко поклонилась, тихо сказала:
– Прощай, Никита Ильич...
Груди у неё всё ещё высокие, девичьи, а уже кормила троих детей.
Вот и всё. Да, ещё Орлова: она сунула жёсткую, как щепа, маленькую, горячую руку, - вблизи лицо её было ещё неприятней. Она спросила глупо:
– Неужели пострижётесь?
На дворе с ним прощалось десятка три старых ткачей, древний, глухой Борис Морозов кричал, мотая головой:
– Солдат да монах - первые слуги миру, нате-ко!
Никита зашёл на кладбище, проститься с могилой отца, встал на колени пред нею и задумался, не молясь, - вот как повернулась жизнь! Когда за спиною его взошло солнце и на омытый росою дёрн могилы легла широкая, угловатая тень, похожая формой своей на конуру злого пса Тулуна, Никита, поклонясь в землю, сказал:
– Прости, батюшка.
В чуткой тишине утра голос прозвучал глухо и сипло; помолчав, горбун повторил громче:
– Прости, батюшка.
И - заплакал, горько, по-женски всхлипывая, нестерпимо жалко стало свой прежний, ясный и звонкий голос.
Потом, отойдя от кладбища с версту, Никита внезапно увидал дворника Тихона; с лопатой на плече, с топором за поясом он стоял в кустах у дороги, как часовой.
– Пошёл?
– спросил он.
– Иду. Ты что тут?
– Рябину выкопать хочу, около сторожки моей посажу, у окна.
Постояли минуту, молча глядя друг на друга, Тихон отвёл в сторону тающие глаза
– Шагай, я тебя провожу несколько.
Пошли молча. Первый заговорил Тихон.
– Росы какие сильные. Это - вредные росы, к засухе, к неурожаю.
– Избави бог.
Тихон Вялов сказал что-то неясное.
– Чего?
– спросил Никита, несколько испуганный,- он всегда ждал от этого человека особенных слов, раздражающих душу.
– Может - избавит, говорю.
Но Никита был уверен, что землекоп сказал что-то такое, чего не хочет повторить.
– Что ж ты, - не веришь, что ли, в милость божию?
– с упрёком спросил он.
– Зачем?
– спокойно ответил Тихон.
– Теперь - дожди нужны. И для грибов росы эти вредные. А у хорошего хозяина всё вовремя.
Вздохнув, Никита покачал головою.
– Нехорошо как-то думаешь ты, Тихон...
– Нет, я думаю хорошо. Я не глазами думаю.
Снова прошли молча шагов полсотни. Никита смотрел под ноги, на широкую тень свою, Вялов в такт шагам стучал пальцем по дереву топорища.
– Я приду, Никита Ильич, через годок, поглядеть на тебя, - ладно?
– Приходи. Любопытен ты.
– Это - верно.
Он снял шапку, остановился:
– Ну, когда так, - прощай, Никита Ильич!
– И, почёсывая скулу, он задумчиво прибавил:
– Нравишься ты мне, по душе. Ты - кроткого духа. Отец твой был умного тела, а ты - духовный, душевный...
Бросив палку на землю, встряхнув горбом, чтоб поправить мешок, Никита молча обнял его, а Тихон, крепко облапив, ответил громко, настойчиво:
– Значит - приду.
– Спасибо.
Там, где дорога круто загибалась в сосновый лес, Никита оглянулся, Тихон, сунув шапку под мышку, опираясь на лопату, стоял среди дороги, как бы решив не пропускать никого по ней; тянул утренний ветерок и шевелил волосы на его неприятной голове.
Издали Тихон стал чем-то похож на дурачка Антонушку. Думая об этом тёмном человеке, Никита Артамонов ускорил шаг, а в памяти его назойливо зазвучало:
"Хиристос воскиресе, воскиресе,
Кибитка потерял колесо".
II
Только в девятую годовщину смерти отца Артамоновы кончили строить церковь и освятили её во имя Ильи Пророка. Строили семь лет; виновником медленности этой был Алексей.
– Бог - подождёт, ему спешить некуда, - бойко, нехорошо шутил он и дважды израсходовал кирпич для храма, один раз - на третий корпус фабрики, другой - на больницу.
После освящения, отслужив панихиду над могилами отца и детей своих, Артамоновы подождали, когда народ разошёлся с кладбища, и, деликатно не заметив, что Ульяна Баймакова осталась в семейной ограде на скамье под берёзами, пошли не спеша домой; торопиться было некуда, торжественный обед для духовенства, знакомых и служащих с рабочими назначен в три часа.