Дело было так

Шалев Меир

И тут произошло нечто немыслимое, невероятное, но именно так оно и было: мама с тетей сдернули старые простыни, покрывавшие мебель, слегка приподняли полы платьев, вскочили на материнскую кушетку и принялись прыгать на ней — и так согласованно, будто уже много лет назад задумали когда-нибудь сделать это и все эти годы планировали, как это сделать, и, возможно, даже репетировали, в воображении или на самом деле, и договорились сделать по-настоящему уже во время похорон.

Даже те, кто там был, не могли поверить своим глазам — что уж говорить о тех, кого там не было. Но дело было в точности так. Они прыгали ей на кушетке, а потом они стали прыгать ей на креслах, а потом они прыгали ей

на столе, а оттуда прыжком снова вернулись на кушетку, и так они не переставали прыгать ей на ее мебели, с криком, и смехом, и слезами, пока не упали ей на большую двуспальную кровать с ее металлическим, покрашенным в глубокий коричневый древесный цвет изголовьем, и зарылись лицами в подушки, и обнялись, и заплакали горько, как дети.

Глава 32

И пока все смотрели, как Батия и Батшева, ворвавшись в спальню своей матери, скачут ей по мебели, и падают ей на кровать, и марают ей слезами простыни, я вернулся в коридор и направился к бабушкиной знаменитой ванной комнате, в которой никогда раньше так и не побывал.

Здесь дверь тоже была всего лишь прикрыта, а не заперта. Я включил свет, и меня почти ослепила безукоризненная белизна стен, стерильный блеск ванны, сверкающий кафель. Судя по всем рассказам, последним побывал здесь Надав, и после него бабушка, видимо, тщательно все помыла. Нигде ни единого пятнышка, ни единого волоска, ни единой пылинки — но также никаких следов ее пылесоса, ее прославленного свипера. Я заметил только пивную кружку — ту немецкую пивную кружку, которую она не соглашалась дать мне при жизни и которая сейчас стояла там, посреди ванной, на полу, и ждала меня, улыбаясь вызывающей слезы улыбкой:

— Теперь ты можешь получить мое наследство. Меня уже нет.

Я наклонился и взял ее и вдруг почувствовал, что в доме воцарилась тишина. Такая глубокая тишина, что я ощутил ее всем телом, а не только ушами. Я обернулся с пивной кружкой в руке, и вот — позади меня стояла вся наша семья. Безмолвная. Ждущая. Требующая ответа.

— Его здесь нет, — сказал я смущенно.

В нашей семье истории сами рассказывают себя и распространяются тоже сами собой. Некоторые просто передаются по воздуху, другие цепляются к одежде, а третьи переходят от одного к другому через наши особые системы пищеварения: поглощаются порами кожи, а потом выделяются ртами. Мало что остается тайной, особенно когда дверь ванной широко открыта. Так что история моей встречи с Авигайль и все ее детали, повороты сюжета и упоминавшиеся в ней денежные суммы — особенно суммы — были давно уже известны всем и каждому в семье. И не просто известны — они тоже успели обрасти всевозможными украшениями, версиями и добавками.

Неудивительно, что теперь все устремили на меня обвиняющие взгляды. Да что там взгляды! Некоторые из моих родственников до сих пор убеждены, что на самом деле я в конце концов убедил бабушку Тоню продать Авигайль желанный свипер и отстегнул себе приличные комиссионные. Другие подозревают, что это я сам, тайком от бабушки, продал его Авигайль и забрал себе всю сумму. Читатель, я надеюсь, поймет, что речь идет о пустых наветах и презренных поклепах, которые могут состряпать только просто родственники, не родственники по крови. Но этих просто родственников мне уже не удастся переубедить.

Сначала я пытался просто отрицать — но все мои попытки были безуспешны. Тогда я попробовал переложить вину на моего двоюродного брата Надава. Я напоминал, что он был последним, кто заходил в бабушкину ванную комнату, и что, вообще, человек, который сумел выцыганить у бабушки разрешение воспользоваться ее запертой ванной, явно способен на все: для него нет ничего невозможного и ничего святого. А кроме того, говорил я, у Надава был также вполне

понятный мотив. Он любит старые механические игрушки, у него, как я уже рассказывал, хорошие руки, и, наконец, у него — так же как у его отца, дяди Арика, и у его кузена, дяди Ицхака — есть наследственная склонность все разбирать и собирать. Разве не очевидно, что это он забрал себе свипер, надеясь разгадать его секреты? — убеждал я окружающих. Но и это было безуспешным.

С тех пор прошло много лет, и сегодня я уже не пытаюсь оправдываться, объяснять, отрицать, обвинять и оговаривать ближнего. Сегодня даже те, кто подозревает меня, уже не сердятся, а только просят признаться, но и то — не справедливости ради и не из-за денег, а всего лишь потому, что им хочется услышать еще один рассказ, еще одну версию, еще одно показание.

Глава 33

Через несколько месяцев после бабушкиной смерти мне довелось побывать в Соединенных Штатах. Я шел по какой-то улице на окраине Лос-Анджелеса, и вдруг мои ноги буквально вросли в землю — в точности, как копыта Уайти перед спуском в вади. Я остановился. Повернул назад. Да, я не ошибся. В огромной витрине роскошного магазина электротоваров, в окружении великого множества созданных по самому последнему слову техники стиральных машин, сушилок, миксеров, посудомоек, холодильников и пылесосов, в самом центре всей этой компании сверкающих новинок, поставленный на специальном пьедестале из дерева и бархата, красовался выставленный на всеобщее обозрение, до блеска начищенный и абсолютно сохранный Свипер Бабушки Тони!

Я подошел и присмотрелся. Никаких сомнений! Те же большие резиновые колеса, тот же сверкающий, большой, как бочка, хромированный корпус, тот же толстый черный шланг. Но не только я увидел свипер — он тоже увидел меня и тотчас, с большим дружелюбием, беззвучно покатился ко мне на своих резиновых колесах, пока не уткнулся корпусом в стекло.

Я вошел внутрь магазина, ожидая увидеть за кассой Авигайль, но увы — там не было ни ее самой, ни кого бы то ни было, кто мог бы быть ее мужем или отцом. Там были только продавец, кассирша и директор — а может, и владелец магазина, — этакий молодой вежливый мужчина при галстуке.

Он спросил, что меня интересует, и я спросил его, откуда у них этот старый пылесос, который выставлен в витрине.

— Этот пылесос не продается.

— Я не думал о покупке, — сказал я. — Меня интересует только, откуда он у вас.

Он сказал, что купил его у кого-то, кто купил его на «garage sale», и тут его лицо смягчилось, и он пригласил меня войти с ним внутрь витрины.

Мы подошли к свиперу.

— Он совсем как новый, — сказал молодой человек с гордостью. — Mint condition.

И добавил, что есть коллекционеры, которые с радостью заплатили бы «за пылесос такого возраста и в таком состоянии» не меньше пяти тысяч долларов (о, хитроумная Авигайль!) — а он купил его всего за пятьдесят у какого-то типа, который купил его за двадцать, и «тот был счастлив еще больше меня, потому что думал, что здорово меня облапошил».

— И представьте себе, этот пылесос все еще работает, — сказал он. — Мне пришлось только заменить одно испорченное уплотнительное кольцо.

Моя фигура, отраженная в начищенном хромовом корпусе, показалась мне вдруг сгорбленной и несчастной. Я выглядел так, будто сильно спал с лица и срочно нуждаюсь в ложке сметаны, а еще больше — в бабушке, которая дала бы мне эту ложку.

— Такая неисправность очень распространена среди пылесосов этой модели, — заметил он.

Мне стало чуть легче. По-моему, я уже выглядел намного лучше, даже в кривом зеркале.

— Кстати, — добавил он, — если вас интересуют старые пылесосы, в Соединенных Штатах есть несколько очень хороших музеев. И здесь, в Калифорнии, тоже.

— Ну уж не настолько, — сказал я. — Я заглянул к вам просто потому, что у моей бабушки был точно такой же пылесос.

— Интересно, — сказал он. — Почему это именно пылесосы настраивают нас на сентиментальный лад куда больше, чем холодильники или стиральные машины?