Дело Габриэля Тироша
Шрифт:
«Что я мог сделать?» – спросил я его слабым голосом, как будто именно я был виновен в этом рабстве.
Он извлек из подмышки какой-то длинный предмет и зажег спичку.
«Видишь – пистолет? – продолжал он шепотом. – Я сумел достать его для себя без помощи «Хаганы». И я уверяю тебя, что обойдусь без ее помощи, если придет час пустить его в действие. Пулю в голову за каждое нападение, каждую рану, вот, что надо делать!» Он зажег еще одну спичку:
«Покажи рану».
Я чувствовал тепло спички, движущейся вдоль раны, и слышал его злое бормотание: «Очень узкий круг…» И тут донеслась стрельба с окраин города.
Глава семнадцатая
1
Пришло лето. Дни были жаркими. Но сильнее солнца снаружи, сжигало нас изнутри пламя накопившегося разочарования. Еще тогда, когда нас раскидали по разным группам связных, недоумение быстро обернулось горечью. Габриэль готовил нас к иному, явно не имеющему никакого отношения
По его расчетам, мы должны были пройти курс командиров рот. Увлеченно планировали мы, как передадим все наши знания и энергию другим, чтобы научить их тому, чему научил нас Габриэль, и выковать из них ударные, штурмовые отряды. С этими отрядами мы выйдем в горы и внезапно поразим врага на его пути к нашим поселениям и городам, или в его же селах, где он вообще не ожидает нас увидеть. Об этом мечтал Габриэль, во имя этого мы преодолевали трудности учений в холодные, но столь чудесные, зимние ночи. Когда эта мечта выродилась в скучную ребяческую реальность конспиративных встреч («конспирация» – любимое слово Габриэля из военного лексикона) за запертыми на замок дверьми школьных зданий, мы ощутили, что кто-то взял нас за горло и опустил с высот большой военной операции на землю малых дел, от которых ничего не меняется.
Часть этого накопившегося внутреннего разочарования прорывалась наружу вопросами и замечаниями, с которыми мы обращались к нашим командирам в «Хагане». Спрашивали, почему мы не выходим за пределы города, и нам отвечали, что слишком опасно выходить за границы еврейского анклава. Спрашивали, почему мы не тренируемся с оружием, и получали резкую отповедь, мол, для этого еще не настало время, по возрасту мы не готовы к серьезной военной подготовке. Они втолковывали нам, насколько опасно «играть с огнем», и насколько боевые револьверы и гранаты не похожи на пробочные пистолетики и медные пистоны, которыми развлекаются на праздник Пурим, не подозревая, что мы обладаем уже достаточным опытом владения оружием.
Только однажды мы не смогли скрыть этот опыт, который так и рвался наружу. Как-то мы проходили мимо одной из комнат того большого здания, где проживали. Дверь в комнату была полуоткрыта, и уши наши мгновенно навострились, когда мы услышали такой знакомый и желанный звук – щелканье затвора пистолета. Этот металлический звук слышался нам воистину пением сирен. Ребята, сидящие в комнате, видели нас, но не обратили на это особого внимания, ибо мы каждый день болтались по коридорам. Они сидели вокруг расстеленного на полу шерстяного одеяла и получали от инструктора урок по устройству «маузера». После того, как он пару раз взвел курок и разрядил вхолостую «маузер», пришел черед разобрать оружие на детали и затем собрать. Тут случилась заминка. Инструктор никак не мог вставить одну из частей на место. Мы видели, как он смущен. Лицо его покрылось потом. Один из учеников сообщнически подмигнул нам, вот, мол, как вам нравится эта бездарь, которая собирается нас учить. Все начали давать советы. Затем воцарилось молчание, и инструктор признал свою неудачу. Он отложил пистолет и смахнул пот со лба. И тут я с удивлением увидел, как Дан входит в комнату. Без разрешения он взял эту стальную деталь, и несколькими точно рассчитанными и быстрыми движениями пальцев поставил ее на место. Все были так потрясены ловкостью и быстротой Дана, что не могло быть и речи о каком-либо наказании в связи с нарушением каких-то установленных правил. Мы поспешили тут же убраться.
2
На тропе, соединяющей Национальную библиотеку на горе Наблюдателей с жилым кварталом, был убит еврей, ученый, который почти каждый день шел пешком в библиотеку и затем возвращался назад. Мы наизусть знали каждый поворот этой тропы, которая петляла по склону белых меловых холмов в долину Вади-Джоз, и выходила на шоссе у фруктового сада. Мы не раз возвращались по ней с полевых занятий вблизи горы Наблюдателей, и потому пролитая здесь кровь произвела на нас особо неприятное впечатление. Мы представляли себе этого человека, спускающегося в город и не знающего, что его ждет. Где же его поджидал убийца? Среди многолетних сосен рощи, сбегающей по склону, или из-за ограды фруктового сада? Мысленно мы шли с ним, взвешивая каждый шаг, слышали отчетливо выстрел, стремительно бросались в сторону убийцы, и наши пистолеты изрыгали огонь. Быть может, и среди нас кто-либо погиб бы, но убийца оплатил бы жизнью свое преступление. Оружие в наших руках совершило бы справедливый суд, и ответственным за эту справедливость был бы человек, что научил нас, как за нее бороться.
Но все это, естественно, были лишь фантазии, и они не помешали гибели еще одного еврея – спустя всего несколько дней. Он шел по кварталу Гиват-Шауль и был убит из засады, по сути, средь бела дня. И я представлял себе лицо убийцы, еще освещенное солнцем, улыбку удовлетворения под черными усами. Вот он исчезает за оградами, идет себе в соседнее село Дир-Ясин хвастаться перед товарищами, такими же убийцами, и готовиться к новым преступлениям. Это ведь так легко, никто и рта не откроет.
А еще легче было поджечь детские ясли в христианском квартале. Кто-то был явно соблазнен идеей, что нет даже в арабских погромах более сильного зрелища, чем охваченные пламенем младенцы. В это же время по соседству, в британском военном лагере сидели вооруженные люди, стоящие на страже закона, и ничего не почувствовали и не предприняли.
Я не могу припомнить порядок бесчинств и погромов, но отлично помню, какие шрамы они оставляли в наших душах. Помню, как потеряла всякую ценность красивая легенда о благородстве, о щедрости и гостеприимстве араба, как патетически изображали некоторые писатели в своих рассказах. Тот самый араб, который попросил напиться у еврея – сторожа цитрусового сада, и застрелил его после того, как тот подал ему воду, явно принадлежал к арабской элите. И тот городской араб, спросивший старого еврея на улице Шнеллер – «Который час», и тут же пустил в него пулю благодарности в ответ, тоже принадлежал арабам, обладающим аристократической душой. И не смогут об этой аристократичности засвидетельствовать перед престолом Господним две еврейки – сестры милосердия, которые были убиты арабами в больнице в Яффо. И не будут благословлять благородство арабской души девять детей школы йеменских евреев в Тель-Авиве, куда была брошена бомба.
Стрельба по автобусам стала каждодневным будничным делом на дороге между Иерусалимом и Тель-Авивом, на поворотах у Моцы и горы Кастель, где колонны машин, сопровождаемые охраной, надсадно поднимаясь вверх, стучали моторами в унисон с сердцами, охваченными страхом. Но больше всего нас тревожили одинокие автобусы, везущие пассажиров в отдаленные, находящиеся среди множества арабских сел, еврейские поселения севернее Иерусалима. Нападения на Неве-Иаков и Атарот, по пути на Рамаллу, стали главным и любимым занятием жителей сел Шафет, Джаба, Рама, Мухмас и Каландия. Эта полоса земли, наследие колена Вениамина, была знакома нам, как собственные десять пальцев. Габриэль открывал нам тайну каждой руины, упомянутой в Священном Писании, каждого холма и скрытой в нем могилы. Мы проходили мимо домов мухтаров и отмечали в памяти место каждой развалины на этом скалистом ландшафте. В этих походах мы познакомились с парнями из поселения Атарот, сильными и мужественными, чьи мозолистые руки и одежды пахли полем, как автобусы, соединяющие их поселение с городом, пропахли молоком. Мы часто ездили таким автобусом и хорошо знали двух его водителей, которые всегда встречали нас доброжелательной улыбкой, восклицая «О, пришли ребята из исторического кружка», как нас представил им Габриэль, и останавливались по всей дороге там, где мы их просили. Не было более пустынной и враждебной дороги для этого маленького и упрямого автобуса, который изо дня в день прокладывал свой путь на дикий север и связывал тонкой единственной нитью жителей Неве-Иакова и Атарот с Иерусалимом. Когда же этот автобус получил порцию свинца, и в нем пролилась кровь, о чем было написано в газете, мы не смогли избавиться от навязчивой картины собственного присутствия среди пассажиров. Прочитав об атаке на Атарот со стороны Каландии, мы четко представили дорогу, по которой шли нападающие, и позиции, с которых они вели огонь. Эта дорога со всеми ее изгибами, поворотами, оградами, была нам досконально знакома, как и подступы к Неве-Иакову, выбранные бандитами из села Шафет, чтобы атаковать разбросанные дома этого бедного поселка. Мы ясно представляли, что должны делать жители для защиты растянувшегося по холмам селения, состоящего из двух сел. Но мы оставались, согласно концепции «Хаганы», за оградами и на позициях, как и десятки других сел. В школе Габриэля мы освоили другую систему войны, но не получили разрешения на ее реализацию. Нас мучили угрызения совести, сознание личной вины, когда мы узнали о том, что швырнули бомбу в конце предместья Рехавия в то место, где проживали ребята из движения Наблюдателей и «Лагеря восходящих», а затем в здания Агентства и Национального совета в предместье Тальпиот. И все эти акции были произведены открыто и громко, с полным пренебрежением к важным для нас учреждениям. Затем бомба взорвалась в еврейском доме по улице Яффо, напротив квартала Ромема. Похоже было, что осколки этих бомб вонзились в каждого из нас.
Мы задавали себе вопрос: где Габриэль? С того момента, как он рассказал нам о своих планах относительно нас и всей нашей роты, командиром которой он был, Габриэль исчез. Мы надеялись встретить его в гимназии, но его там не было. Когда нам объявили о сборе нашей роты, вернулась надежда его встретить. Но вместо него появился другой командир. Мы тут же решили посетить его дома. Но там его тоже не было. Шульманы и Розенблиты, радостно встретившие нас как старых знакомых, ничего не могли прояснить, кроме того, что он относительно недавно уехал из города, сказав им, что вернется через несколько дней. Действительно, спустя несколько дней, Габриэль появился в большом здании и велел нам собраться вечером у него на квартире. Мы шли на эту встречу в большом волнении.
3
Казалось, с того, уже давнего, дня, как прекратились наши встречи, в квартире ничего не изменилось. Стол, трубка, бинокль и разбросанные безделушки сохраняли атмосферу особой культуры и поступков, окутанную табачным дымом, сопровождавшим хозяина. И все же запах табака был более крепким. И это говорило о том, что уже не будет больше тех спокойных часов, какие были раньше. Вероятно, до нашего прихода Габриэль долго курил, ибо в комнате стоял тяжелый табачный туман, от чего все было серым и мрачным.