Дело Габриэля Тироша
Шрифт:
Итак, мы обнаружили себя среди небольшой группы людей, которые ожидали во дворе больницы начала похорон. Это была одна из самых печальных иерусалимских процессий, которые начинаются во дворе больницы «Адаса» и заканчиваются на Масличной горе. Время о времени слышались всхлипывания матери, и чувствовалось усилие отца быть по-мужски сдержанным. Все это вызывало слезы у сопровождающих. Даже Яир исподтишка вытирал глаза.
«Несчастная мать, – говорил он с трудом из-за душивших его слез, – Иосеф был всей ее жизнью». Успокоившись, он рассказал мне, какой она была доброй, всегда сажала его обедать вместе с Йосефом в те голодные дни в Санхедрии, чистила ему одежду и пришивала болтающиеся пуговицы.
«Посмотри, какое серое лицо у отца. Я помню его крепким плотным мужчиной с красным
По пути на Масличную гору автобус пересекал несколько арабских сел. Около одной из лавок стояла шайка парней и откровенно улыбалась от удовольствия.
«Каман вахад!» – «Еще один!»
Надгробное слово произнес один из учителей погибшего, явно подготовившийся к этой печальной церемонии. Речь его катилась по накатной дорожке патетических цитат из Святого Писания. Затем выступил один из инструкторов движения «Лагеря восходящих» и предложил, чтобы движение посадило деревья в память Иосефа. Я видел, как лицо Яира краснеет от злости.
Затем отец Иосефа пожимал руки и пытался тоже что-то сказать:
«Мой Иоси, – с трудом выдавил, глядя в отверстую могилу, – я хотел вырастить тебя, как доброго еврея, научить Торе и ремеслу, и вот, что случилось… Ты не виноват, Иоси. Виноват бессильный народ Израиля.
Был бы он сильным, с тобой бы это не случилось, Йоселе…»
Он глубоко вздохнул, чтобы преодолеть ком, стоящий у горла. И тут Яир вскочил на его место и обратился к нему.
«Господин Левин!» – крикнул он, лицо его пылало, глаза были полны слез, – Вы помните меня? Я Яир Рубин, товарищ Иосефа. И я хочу уверить вас… Я клянусь… Кровь Иосефа не пролита зря… Есть, кто отомстит за нее. Народ Израиля не бессилен. Рука, поднявшаяся на Иосефа, будет отсечена. Народ Израиля отсечет ее, как и руки других убийц… Вы еще убедитесь, господин Левин, что я не лгу!»
Он обнял за плечи отца покойного, который теперь рыдал в полный голос, не в силах себя сдержать. Мать обняла Яира, охватив его голову дрожащими руками:
«Ой, дорогой мой Яир! Душа моя, Яирке. Как ты вырос с тех, Господи, Боже мой… Годами ты был у нас с Йосефом, потом вдруг исчез. И смотри, где мы встречаемся. И все это сделал убийца из Моцы…»
«Он ответит за это, говорю я вам! Он и все эти сволочи из Лифты, Колонии и Касте ля… Мы еще сотрем с лица земли этих убийц, коптящих небо».
Я увидел смятение на лицах людей, не из-за трагических минут у могилы, а из-за слов Яира. Несколько его товарищей из движения «Лагеря восходящих» перешептывались, явно выражая недовольство, а на лице учителя, говорившего надгробную речь, застыл испуг, как будто рядом с ним разорвалась бомба. Все вперили взгляды в Яира, словно бы это было существо другой расы, странное чудовище. Впервые я понял разницу между нами и ними: все эти добрые евреи, пускающие слезу и молящие Бога о мести или ждущие реакции властей, не обучались в ишиве Габриэля Тироша. Именно в эти минуты мне стало понятно, какую пропасть он создал между нами и другими, которые не ходили с ним в ночные походы, и не чеканились, как мы, под его молотом.
На обратном пути в город к Яиру подсел в автобусе инструктор из «Лагеря восходящих» и начал нашептывать ему на ухо явно слова выговора.
«Ты что, не знаешь указание нашего руководства сдерживаться и не отвечать арабам их же монетой. Почему же ты сказал то, что сказал?»
Я видел отвращение на лице Яира. Я знал, такое же выражение выступило на моем лице. Мы оба знали, что давно перестали быть послушными членами движений и организаций, став людьми Габриэля.
3
Габриэль считал политику сдерживания одной из гримас еврейской души, еще не освободившейся от оков унижения и страданий среди других народов. Но, с другой стороны, он был против эмоционального подхода – жажды мести. В этом была разница между нами и ним. Тот огонь мести, который он зажег в наших сердцах, взвешивался им с военной и государственной точки зрения. Никогда он не говорил нам об акциях мести в духе «рассчитаться», «дать по зубам», «око за око». Вначале мы не улавливали разницу в этих понятиях. Но его объяснения не оставляли никаких сомнений. Это не предваряло те столкновения «за» и «против» сдерживания, которые развернулись в гимназии. В нашем седьмом классе большинство было «против», ибо трудно было представить себе другую позицию в классе, где такие парни, как Дан, Аарон и Яир, представляли «аристократию», определяющую мнения и лозунги и являющуюся примером поведения для остальных. Классный руководитель был, естественно, главным фактором всего этого, хотя впрямую ни разу не высказывался «за» или «против» в стенах класса. Вся его деятельность была за кулисами «узкого кружка», но этого было достаточно, чтобы выработать отношение к проблеме у всех остальных учеников класса вне кружка. Разговоры против сдерживания не прекращались за партами, выплескивались в коридоры на переменах, передавались в другие классы, которые держали ухо востро, прислушиваясь к этим дерзким, не принятым в те дни, разговорам. Дошло это и до учительской и директора доктора Розенблюма, который решил прекратить «опасное направление мыслей» среди питомцев его гимназии. О школьном общем собрании большими буквами сообщалось на доске объявлений. Под заголовком более скромно было написано: обсуждение текущих вопросов. Собрание было назначено на последние два часа занятий в ближайшую пятницу. Сообщение возбудило еще больше школьную братию и усилило дебаты на переменах.
Собрание принесло боль и разочарование доктору Розенблюму. Собираясь обратиться к «шалунам» и «не смышленышам», чтобы обратить их на путь истинный своей речью, основанной на изречениях мудрецов и поэтов, он столкнулся в своей вотчине с обществом молодых людей, терпение которых дошло до предела при виде черных рамок и соболезнований в газетах, ставших привычной части ежедневной жизни. И они по-взрослому выставляли против его слов изречения других мудрецов и поэтов. Тому, кто ссылался на одну из десяти скрижалей Завета «Не убий!» они противопоставляли – «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет». Тому, кто цитировал Бялика – «Возглашающий месть будет проклят на все времена! Месть за кровь ребенка еще не изобрел сатана!», отвечали строками из Шауля Черниховского – «Есть у меня сабля и кулак – бить в бровь – убить человека-зверя – кровь за кровь!»
Тут господин Дгани провозгласил, что «Черниховский ошибался», вызвав взрыв смеха среди учеников. Попытки других учителей прийти на помощь директору не ослабили наш напор. Когда долго и патетически говорилось о «духе Израиля», не допускающего кровопролития, из зала был задан наивный вопрос по поводу царя Давида, нашего славного псалмопевца. Ведь он до такой степени отдалялся от крови, что принес с собой скромный подарок – крайнюю плоть двухсот филистимлян, или положил на землю моавитян – измерить их одной веревкой, чтобы оживить, и двумя веревками, – чтобы умертвить. По сей день меня потрясает наша тогдашняя мгновенная и хитроумная реакция и главное, знания, которые, конечно же, использовались в демагогических целях, но указывали на то, что не зря мы тратили время на учебу и сохранили в памяти многое из того, что преподавали нам наши учителя. Мы отвечали им их же оружием – цитированием первоисточников и Писания, приведя их в настоящее смятение, которое они не могли скрыть от нас. Все это время Габриэль, сидящий среди учителей, не проронил ни слова. Я видел, что уровень дебатов, соскользнувший в область эквилибристики цитатами, ему не душе.
4
Тотчас после собрания Габриэль назначил нам встречу. Сердце подсказывало нам, что речь на этот раз будет идти о сдерживании, и мы не ошиблись.
«Хочу вам сказать, что вы меня разочаровали, – начал он без обиняков. – Проблема сдерживания слишком серьезна, чтобы использовать ее для упражнений по знанию ТАНАХа или литературы. Цитирование библейских строк и рифмованных стихов не может представлять доказательство «за» или «против» сдерживания.
Мы пытались оправдываться, мол, не мы выбрали этот путь, а доктор Розенблюм и другие учителя, участвовавшие в дискуссии. Но он резко отверг эти оправдания.