Дело Габриэля Тироша

Шалев Ицхак

4

Иногда я удивляюсь, насколько наше воображение отстает от реальных событий, и насколько оно их опережает. Иногда мы предвидим с удивительной скоростью и прозорливостью, все, что должно произойти, иногда же становимся в тупик перед фактами, которые подобно хищным птицам, бросаются на нас с небесных высот, в то время как наше ленивое и тяжкое воображение не в силах достичь их на слабых крыльях домашних птиц.

Когда мы впервые увидели Габриэля, сразу почувствовали как нити властности и подчинения протянулись между ним и нами, но ни на миг не могли вообразить, что эти нити замкнут наши жизни в некий круг, и прикуют наши взгляды к предместью Бейт-Исраэль, а оттуда – на горы. Когда мы вышли в горы, мы сразу

поняли, что отданы в руки сильного вожатого. Но, опять же, не представляли, что будем с ним вести огонь по целям, названным с легкой руки Айи «священниками» И все же, кажется мне, что я опередил моих товарищей в понимании реальности и в смутном чувстве, что человек этот, Габриэль Тирош, несет с собой большую беду. Когда она пришла, эта катастрофа, я принял ее покачиванием головы, как знакомую, словно говорил про себя: «Вот, и пришла ты, наконец. Я знал, что придешь».

Пока же мы сидим в комнате Габриэля вокруг ручной гранаты, иссеченной продольными бороздками, как шоколадный торт, изучаем ее строение. Мы не знаем, как попала эта граната ему в руки, как и не знаем, откуда приходят к нему пистолеты разных марок. Все эти вещи, неожиданно возникающие перед нашими глазами, уже давно нас не тревожат, ибо мы уже привыкли не удивляться тому, что исходит от Габриэля. Легко было нашему воображению представить, что после этого изучения гранаты, мы начнем с ней практиковаться в поле. Но от этого момента до того трагического использования гранат еще простиралось время, которое наше воображение так никогда и не смогло ни представить, ни одолеть.

Была это ручная граната, более усовершенствованные образцы которых были нам знакомы позднее. Не было у нее ни чеки, ни спускового механизма, лишь на головке сера, которую зажигали как спичку, вернее, трением ее о бок спичечной коробки. Насколько мне не изменяет память, называли гранату «менахем» по имени ее изобретателя, но, может, я и ошибаюсь. И все же мы относились к «менахему» с большим уважением и трепетом еще до того, как услышали и увидели ее взрыв в поле. Она потрясала наше воображение, как механизм, намного более мощный, чем пистолеты, которые уже были нам знакомы. Быть может, потому, что во многих фильмах о войне наиболее впечатляющей была роль гранаты, или потому, что до нас доходили слухи об ее убойной силе. Это детское отношение, в котором смешаны были страх и преклонение, еще поддерживала та важность, которую придавал Габриэль ручной гранате, как атакующему оружию.

«Внезапная успешная атака, – говорил он, – всегда происходит по правилу: бросают гранаты, а затем атакуют стрелковым оружием. Гранаты должны уничтожить врага. Кто же уцелел, а это, в основном, люди в полной панике и смятении, легко уничтожаются стрелковым оружием».

Поэтому следовало упражняться в бросании гранат, сочетая это со стрельбой из пистолетов. Но вначале мы длительное время швыряли камни и учебные муляжи гранат. Габриэль не пользовался английским способом швыряния гранат, более легким для мышц, но не столь точным в попадании в цель, а немецким способом, более напрягающим, но отличающимся точностью попадания в цель. Этот способ напрягал наши мышцы до боли, которая еще долго ощущалась после упражнений. Но все это казалось ничего не стоящим по отношению к тому трепету, который охватывал нас в предвкушении «главного маневра».

Снова мы шли в пространство холмов, восточнее горы Наблюдателей, но на этот раз весьма далеко углубились между их меловыми склонами. Время было перед сумерками, но Габриэль дожидался темноты, отмечая для нас на местности всё, что могло заинтересовать. Расположение «врага» было намечено на крутизне одного из холмов, и чтобы ошеломить врага внезапной атакой, мы должны были проползти некоторое расстояние и затем, быстро вскочив на ноги, швырнуть гранаты, и тут же атаковать выстрелами вершину крутизны.

Мы впервые получили полное снаряжение. У каждого была боевая граната и заряженный пистолет. Шагая за Габриэлем по тропе вниз, через сосновую

рощу около университета, в пустыню, я ощущал удивительное чувство силы. Вооружение, находящееся при мне, и обретенный опыт в его применении, давали мне уверенность в себе, в своих силах, которые до этого времени казались мне ничтожными. Впервые мои товарищи виделись мне, не как ватага, шатающаяся по полю, а как боевое подразделение, которое в силах определить судьбу мира, по которому оно движется. До сих пор я абстрактно представлял врага в виде, положим, араба со зверским выражением лица, которых мы иногда встречали, или высокомерного британского полисмена. Теперь же, ползком в сторону крутизны, я более реально представлял «врага». Вот, они ужинают, не представляя, что их ожидает. Некоторые ложатся спать, некоторые переговариваются на сон грядущий, и двое-трое охраняют укрепление. Я старался изо всех сил ползти бесшумно. Сердце мое начинало колотиться, когда спичечная коробка для поджигания гранаты издавала звуки, ибо терлась о сукно брюк в кармане. Услышав грохот взрывов, я почувствовал окатившую меня волну гордости и мужества, словно бы поднявших меня на своих крыльях и понесших вверх, на крутизну, вместе с вспышками выстрелов из моего «штайера».

Но когда мы, столь всесильные в пустыне, вернулись в реальность ночной улицы предместья Шейх-Джарах, на которой расфранченные молодые арабы отпускали в сторону Айи скабрезные шуточки, и британский полисмен с пониманием подмаргивал им, настроение мое испортилось, снова я пал духом. Габриэль приказал нам не реагировать на эти окрики, ибо «пять пистолетов, находящихся в наших руках, нельзя подвергать опасности», и я видел, что подозрительный взгляд, которым провожал нас полисмен, встревожил Габриэля. Как только мы исчезли из поля зрения полисмена, за поворотом шоссе, он велел нам рассеяться. Только меня оставил, чтобы я помог ему нести сумку с частью оружия в его квартиру, находящуюся совсем близко.

«Выпьешь чаю?» – спросил он меня.

«Нет, спасибо».

«Ну, как тебе сегодняшние маневры?»

«Это чудесно».

«И все-таки ты грустен». – Улыбнулся он мне. – Несомненно, из-за того, что в Шейх-Джарахе те дураки унизили Айю. Верно?»

«Верно».

Он зажег трубку, и, видно, собирался со мной беседовать. Еще раньше, когда он велел мне взять одну из сумок с оружием, которую мог и сам унести, я понял, что намерен со мной поговорить.

«Смотри, – обратился он ко мне с мягкостью, которая дается уверенностью, – тебе еще будет дана возможность свести счеты с унижениями. Причем, с гораздо более серьезными и тяжкими. В конце концов, эти в Шейх-Джарахе не были просто легкомысленными хулиганами, а людьми из вражеского лагеря, намного более опасными. Придет время, и мы посчитаемся с ними, со всеми»

«Когда?» – выдохнул я.

«Рад услышать этот вопрос от тебя, – сказал он, – и еще более рад форме, в которой вопрос этот был задан. Ты с нетерпением ожидаешь этого дня, и это свидетельствует о том, что ты уверен в себе гораздо сильнее, чем когда-либо».

«Это так, – сказал я и покраснел, вспомнив нашу прежнюю беседу, – упражнения с оружием внушили мне уверенность в себе. Она усилилась вместе с улучшением результатов моего владения оружием. И все же я по сей день не уверен, что родился держать оружие в руках, как Дан, Аарон и Яир. Полагаю, что они более подходят к этому, чем я и Айя».

«До этих пор я не нашел никаких недостатков в ваших с Айей способностях, – сказал он, – и хочу, чтобы ты это знал: меня радуют твои успехи в последнее время».

Я чувствовал, что упоминание моего имени рядом с именем Айи приносило мне скрытую радость. Но тут же настроение опять испортилось. Я выделял Айю вместе с собой в разряд «неподходящих», хотя она справлялась с трудностями полевых занятий гораздо лучше меня. И тут я неожиданно вспомнил ее просьбу узнать, что это за девушка на фотографии, неизменно стоящей на его столе. Я знал, что не успокоюсь, пока не узнаю этого, как человек, не исполнивший свой долг.