Дело генерала Раевского
Шрифт:
Находясь там в священных подземельях, истока земли своей, молодой офицер Николай Раевский уносился мыслями в таинственные времена первых подвижников христианства, времена ладана, свечей, молитв, беззлобия великих смиренников. У них черпали высоту и подвижническую духовность не только князья, но и купцы, строители, воины, землепашцы, что и было тогда высокоценным залогом их гражданского подвижничества. Игумен, выходя из пещер, сказал молодому воину: «Много великих подвижников процвело здесь в пещерах, которые из вертепа варяжского сделались мысленным небом стольких земных Ангелов и превратили разрозненных до того горделивых славянских воителей в подвижников Божиих, готовых служить земле русской и народу своему, вышли из-под суровых прихотей варягов и создали державу величайшую на всём тогдашнем видимом мире среди других, паче даже державы Карла Великого. Отсюда пролилось благословение горы Афонской по всей Руси. Долго созревало в ней спасительное семя, посеянное ещё Апостолом Андреем Первозванным на горах здешних. Такая чрезвычайная благодать дана была отсюда России Господом, вот охранителем сей благодати отныне и ты становишься на священном юге земли нашей».
При выходе из пещер игумен зачерпнул святой воды в медный крест Марка Пещерника, вкусил сам и дал вкусить юному офицеру, обрызгав его затем с креста остатками серебристых капель воды благословительной. Какая-то лёгкость и возвышенность вошла тогда в Николая Раевского, которая всю жизнь затем в самые особые моменты жизни его давала себя знать укрепительной и успокоительною силою.
Николай Раевский вышел из пещер, из полумрака свечей и подземных молитвословий, и очутились они перед церковью Воздвижения Честнаго Животворящего Креста. Шла литургия. Церковь была полна молящихся, и оттуда, из благоговейной святости храма, слышались возвышенные слова херувимской песни, стройно и по-ангельски воздушно поднимавшейся под своды: «...всякое ныне, ныне житейское отложим попечение...» Преодолевши в благоговении не спеша некоторое расстояние через монастырский двор, поднялись под крытую галерею между Ближними и Дальними пещерами. Галерея, тихая и как-то умиротворяющая, как мост над глубоким оврагом, соединяла Ближние и Дальние пещеры. Вся эта высящаяся как бы в небо галерея была наполнена паломниками, самым простым и разнообразным народом. Всё было здесь усеяно нищими всякого возраста, состояния и пола. Одни здесь простирали руки, прося подаяния молча, другие что-то выкрикивали, третьи протягивали свои уродства напоказ, обнажая их. Но совсем особое впечатление производили слепые. Они как бы напоминали тех, кого в своё время пребывания на земле исцелил Христос. Они напоминали тех, кого он теперь исцеляет невидимо. Они не просят милостыню. Они просто сидят, сидят и читают вслух и про себя Псалтырь, кто акафист, кто канон. Сморщенные обмётанные губы, запавшие морщинистые веки, затянутые мглою зрачки. Но какое терпение, какое смирение и какая надежда! «Вот нам надобно учиться у кого, — сказал игумен одним движением тоже глубоко запавших, но зорко зрящих глаз, указав на эту братию, — они полны такой надежды, такой веры, без которой все они давно бы уже погибли. А они сидят здесь не ради одного лишь подаяния. Они живут, ходят, сидят и молятся Христа ради. И Христа ради мы всею жизнию своею здешнею должны молиться за них, а вы оборонять и защищать этот люд простой наш подвижнический от всякого ворога духовного и телесного. — На мгновение задумался игумен и продолжал: — А сколько здесь воинов! Сколько здесь солдат и высшего звания, покалеченных супостатом на всех пространствах наших границ от севера и юга, собравшихся здесь под покров Богородицы. Вот они, эти истинные наши отцы и матери и дети наши, которые ждут от Господа и от нас, его верных рабов, защиты и покровительства. Они более всех нуждаются и будут всю вашу жизнь нуждаться в вашей помощи и защите».
5
«Служба началась с использования офицера Николая Раевского рядовым казаком в казачьих разъездах и разведках, в дозорах. Раевский с увлечением и с особой, одному ему свойственной, благоразумной пылкостью принялся осваивать одно из самых трудных и самых опасных человеческих ремёсел — ремесло войны. Молодой офицер навсегда запомнил устное наставление Потёмкина: «Во-первых, старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врождённую смелость частым обхождением с неприятелем». Искать особенно неприятеля здесь не приходилось, был он всюду. И скоро Николай Раевский понял, что есть чему поучиться не только у прирождённых воинов казаков, с рождения, казалось бы, обученных всему, что необходимо для всякой мелочи. Но есть чему учиться и у давних, не менее опытных и отчаянно смелых турок, у наблюдательных, терпеливых и находчивых, блестяще владеющих оружием, прямо-таки влюблённых в него татар.
И тут началась турецко-русская война. Войну объявила Турция, подогреваемая Англией, Францией и Пруссией. Королям, царям и политикам не жаль, как правило, солдат ни чужих, ни своих. Они готовы воевать по любому поводу, а повод найти в международных отношениях менее чем плёвое дело. Состояла в союзе с Россией Австрия, которая уже не первое столетие отбивалась от янычар по всем границам юга своей державы. Турки предъявили русским ультиматум: вернуть Крым, недавно с великим дипломатическим искусством Кутузова присоединённый к России, признать Грузию владением вассальным султана и предоставлять под осмотр торговые русские корабли, проходящие через проливы из Чёрного моря в Средиземное. Россия отвергла этот ультиматум, и Стамбул объявил Петербургу войну.
Турки двинули против России двести тысяч хорошо вооружённых солдат и большой флот, намереваясь овладеть Кинбурном, Херсоном, Крымом и, опираясь на мусульманские народы Северного Кавказа, оттеснить русских как можно севернее. Россия противопоставила две армии: екатеринославскую генерал-фельдмаршала Потёмкина численностью около восьмидесяти тысяч и малороссийскую генерал-фельдмаршала Румянцева, около сорока тысяч солдат. Первая должна была взять Очаков, а Вторая располагалась в Подолии. Для поддержки Первой армии выдвигался Черноморский флот под командованием контр-адмирала Войновича. Вот в Первой армии получил боевое крещение гвардии поручик Николай Раевский со знаменитым с тех пор повелением Потёмкина «употреблять (его) в службу как простого казака, а потом уже по чину поручика гвардии». Потёмкин, много опыта получивший на юге России тогдашней, вообще любил казаков за их боевой нрав, смекалку, влюблённость в воинское искусство, великолепное развитие всех воинских качеств каждого наездника, способного отменно нести сторожевую службу, сражаться в строю, проявляя несравненно более высокую личную изобретательность, нежели солдаты из глубины России. Последние были мощны, выносливы, терпеливы, мужественны. Но вековая задавленность русского крестьянина под крепостным изнурением и бесправием сказывалась на их личной боевой активности.
Потёмкин считал казаков от рождения воинами, знал, что дух необычайной боевой активности полезно почерпнуть от них любому воину, особенно молодому, в особенности же офицеру как будущему генералу и по возможности вообще полководцу в дальнейшей деятельности. Казаки, казаки! Ах, казаки! Ветер вольный степной гудит и льётся в гривах коней ваших, в каждом их размашистом и одновременно молниеподобном собранном движении. Вот они, остро напрягши пылающие взоры, раздув ноздри, храпя и вспыхивая на ловко расстилающемся полёте степном своём, несутся, уходя почти что с головою в буйно цветущие травы. Несут они своих усатых и плечистых наездников, прилетевших сюда ещё из времён князей Святослава и Димитрия Донского. Словно огненное пламя горят на ветру знамёна и одеяния их роскошные, и сбруя звенит да сверкает, да шапки, лихо заломленные, рассыпаются по всей запорожской степи, наводя смятение и ужас из века в век на все пределы от Кракова до Дербента и Трапезунда — всей Анатолии. Отлитые и обузданные от чрезмерной лихости своей в полки под знамёнами Москвы и Петербурга, они всё уверенней превращались тогда в передовые надёжные форпосты российской боевой крепости. В те времена полки казачьи несли преимущественно сторожевую и разведывательную службу и до больших турецко-русских войн, а особливо нашествия на стольный град Москву французских надругателей, в больших сражениях не употреблялись.
В конце августа турецкий флот начал свои действия. Был высажен десант возле Кинбурна, сторожившего входы и выходы в Южный Буг, напротив Очакова. Но Суворов разгромил здесь турок. Это была знаменитая операция, показавшая миру, что в России появился и набирает силу талантливый и абсолютно самобытный военачальник первой величины. Российской армии, имевшей к тому времени огромный боевой опыт не только сражений с турками и персами, но и опыт войны Семилетней, именно такой полководец был сейчас нужен. Такой полководец должен был и в лице Суворова мог обобщить и возвести на истинную высоту российское военное искусство. Дело в том, что Потёмкин и Румянцев при всей их явной административной талантливости были ярко выраженными царедворцами, что, безусловно, снижало ценность их личностных дарований. Близость ко двору, участие в развитии всех многочисленных хитросплетений вокруг трона, как правило, катастрофически обесценивали любую человеческую личность, особенно личность военачальника, полководца. Вот почему, когда после блестящего разгрома Бонапарта на полях европейских сражений Александр Первый резко отодвинул от боевой и государственной деятельности всех наиболее талантливых русских генералов, Россия уже до самого краха империи не выдвинула ни одного поистине талантливого полководца и проиграла все войны, кроме войн с Турцией и Персией. Но для отодвинутых генералов это было большой личностной удачей.
Между тем Австрия тоже объявила войну Турции, но вела её еле-еле, боясь усиления России и явно не желая разгрома Османской империи, которая совершенно явно разваливалась сама собой. Австрии было выгодно держать Россию в постоянном состоянии войны, но не допустить полного торжества её оружия.
Война с Турцией шла с превосходством русских, но все замечательные победы российских генералов, как правило, сводились «на нет» невысокими военными дарованиями Потёмкина, явным и тайным подсиживанием друг друга фаворитов Екатерины, примитивностью её дипломатов. А были! Взятие крупных крепостей Очакова и Хотина, разгром Суворовым Осман-паши при Фокшанах, разгром девяностотысячной армии Юсуф-паши под Рымником двадцатипятитысячным отрядом Суворова, пали турецкие твердыни Бендеры, Хаджибей, Аккерман. Воодушевление и чувство локтя между солдатами и офицерами, между даже генералами окрыляло армию. Особенно окрылила победа русских под Измаилом, когда 22 декабря 1790 года прямым и отважным штурмом взята была эта казавшаяся неприступной крепость. Отличился при взятии этой опоры всех турецких сил на Черноморье Кутузов. Мало кто отмечает в связи со взятием Измаила, как ловко и умно мог использовать личные качества своих подчинённых Суворов. А между тем штурм Измаила был страшным по напряжённости и кровопролитности. Кутузов явился главным помощником Суворова в этом сражении. И уже послал Кутузов донесение Суворову о необходимости уступить противнику. Это та самая черта характера, которую Кутузов потом продемонстрирует, требуя сдачи Вены, не противореча австрийскому генштабу перед сражением под Аустерлицем, при сдаче без боя Москвы Наполеону. В ответ на паническое донесение Кутузова Суворов послал ему уведомление о назначении его комендантом ещё не взятого Измаила. А по взятии крепости не распекал он за малодушие подчинённого, но заявил: «Он шёл у меня на левом крыле, но был моей правой рукой». Суворов умел видеть в человеке лучшее. И верно. До того Кутузов брал Очаков 18 августа 1788 года, получил вторую рану, в щёку и затылок, выздоровел и уже в мае 1789 года принял корпус, с которым брал Аккерман, Кушаны, Бендеры. С этим корпусом он брал Измаил и получил здесь генерал-поручика да и орден Святого Георгия 3-го класса.
В дыму сражений Николай Раевский видел Кутузова впервые, здесь и познакомился с Петром Ивановичем Багратионом, который особо отличился при штурме Очакова, за что был произведён в капитаны, состоя при Потёмкине, он-то, будучи человеком талантливым, сам талантливых людей не боялся. Долгая дружба связала Раевского и Багратиона с тех пор. Здесь Раевский проявил столь необходимую воину природную смелость, а также широту боевого мышления, мудрость и умение быть своим человеком и для офицера и для солдата. Это как раз то самое редчайшее качество, происходящее от врождённости, которым уже в полной мере владел Суворов.
Закончил Раевский войну с турками девятнадцати лет в чине подполковника. После чего направлен был в Польшу, где военными действиями руководил Суворов и лично направлял войска на жестокий штурм предместий Варшавы — Праги, после взятия которой сдалась и столица. В Польше Раевский заслужил два высокого отличия воинских креста — Святого Георгия и Святого Владимира.
После этой кампании Николай Раевский был направлен на Кавказ и в чине полковника с 19 июня 1794 года назначен командиром Нижегородского драгунского полка, которым через четверть века будет командовать его сын, тоже Николай.