Дело, которому служишь
Шрифт:
Полбин шел не спеша, с наслаждением вдыхая чистый вечерний воздух, подставляя лицо ветерку, летевшему издалека, с родных просторов, может быть от берегов Волги, на которой стоит Ульяновск. Родной город вспомнился не случайно: завтра одиннадцатое февраля, день рождения... Сорок лет - уже немало. Кажется легендой давний рассказ матери о том, как мучилась она с ребенком в тюремной больнице, как упрашивала надзирателей достать бутылку молока... Ни в каком сне не могла она увидеть такой обычной для советского человека и все же такой сказочной судьбы своего сына: летчик, генерал... А кем будут его дети? Виктор, наверное, летчиком -
Дыхание захватывало от мысли, что все это уже совсем близко и несоизмеримо реальнее тех картин, которые возникали в воображении в начале войны - в засыпанных снегом землянках под Москвой, на пыльных аэродромах Сталинграда... Он был тогда на тысячу километров ближе к Чите, к семье, но как далека еще была желанная встреча!
Дверь длинного деревянного барака, мимо которого проходил Полбин, отворилась. Блеснула на мгновение полоска света, кто-то сбежал по ступенькам крыльца и запел:
Стоить гора высо-о-кая,
А пид горою гай...
– Белаш!
– окликнул Полбин.
– Это вы?
– Я, товарищ генерал!
– Белаш подбежал к нему, пристукнул каблуками.
– Почему не отдыхаете?
– Заходил к ребятам. Письмо для меня было.
– Помучили сначала?
– Немножко, - улыбнулся Белаш.
– Заставили три песни спеть.
– Какие?
– "Стоить гора", "Реве тай стогне" и "Роспрягайте, хлопцы, коней"...
– Значит, письмо не простое. От кого же?
Белаш помолчал. На лице его, смутно белевшем в темноте, играла радостная улыбка.
– От одной знакомой, товарищ генерал.
– Катей зовут?
– вдруг вспомнил Полбин имя девушки, о которой ему рассказывал Александр Пашков. В эскадрилье, пожалуй, не было ни одного летчика, которому Белаш со свойственной молодости откровенностью не рассказал о фотокарточке с надписью "Милый, посмотри, какая я грустная без тебя". Пашков передал эту историю Полбину вскоре после того, как получил орден Отечественной войны первой степени. Убедившись, что однополчане ценят его мужество и опыт, а награду считают даже несколько скромной для его заслуг, Александр перестал избегать встреч со своим родственником-генералом. Но в то же время он старался, чтобы эти встречи происходили на глазах у летчиков, которые могли бы отдать должное тому достоинству, с каким штурман эскадрильи держится перед командиром корпуса.
Белаш не знал, откуда Полбину известно имя Кати Монаховой, и спросил удивленно:
– Разве вам рассказывали, товарищ генерал?
– Мне только карточку не показывали, - усмехнулся Полбин.
– Пашков говорит, красивая девушка.
– Очень красивая, - доверчиво сказал Белаш.
– А где же она все-таки?
– Где-то на нашем фронте. Полевая почта с четверки начинается...
– В армии, значит?
– Да, товарищ генерал. Военфельдшер
Белаш переступил с ноги на ногу. Полбин понял, что летчику не терпится поскорее сесть за ответное письмо. Желание естественное, да и кроме того, завтра будет некогда - боевая работа займет целый день.
– Идите, Белаш, пишите ей, - сказал Полбин. Он хотел прибавить: "Можете написать, что вас представили к званию Героя Советского Союза", но удержался, хотя в штабе армии ему сказали, что все документы приняты в Москве и в ближайшие дни ожидается Указ. "Пусть потом по-настоящему порадует землячку", подумал он.
Белаш сказал "слушаюсь", повернулся и скоро исчез в темноте.
Полбин продолжал итти не спеша. В штабе его ждала работа, но он знал, что успеет сделать все за два-три часа. Еще два часа останется для работы над книгой об опыте пикирования, которая была уже закончена, оставалось только проверить некоторые расчеты перед отправкой рукописи в Москву. Переговоры с издательством вел Виктор Ушаков, продолжавший работать в главном штабе.
Хорошо было итти по затихшему аэродрому, неторопливо размышляя о делах и людях. Война еще не кончилась, боевое напряжение не снизилось, а возросло, но не было того напряжения нервов, которое сжигало людей в тяжелые дни отступления. Сейчас - да разве только сейчас!
– появились уверенность и расчетливость победителей, спокойно выбирающих места для смертельных ударов по врагу. Пусть он мечется!
В штабе, выслушав рапорт дежурного, Полбин прошел в комнату с высоким окном. В ней никого не было, ярко горели лампы на подоконнике. На столе никаких бумаг, только на пишущей машинке лежал лист копирки со срезанным уголком. "Пустили в ход трофейную", - подумал Полбин и, взяв лист, посмотрел на свет.
Копирка была новая, после "первой проходки", строчки ровно выделялись на ней, шрифт вырисовывался ясно. Полбин перевернул лист и; держа его против света, прочел: "Сведения о количестве фугасных авиабомб и взрывателей к ним, завезенных на аэродром Бриг"... Дальше подробный список - наименования и цифры.
– Дежурный!
– обратился Полбин к лейтенанту, выжидательно стоявшему у двери.
– Кто работал на машинке?
– Машинистка Гурова, товарищ генерал!
– Это ясно. Еще кто?
– Диктовал инженер-полковник Самсоненко.
– Идите сюда.
– Полбин протянул листок.
– Читайте, что здесь написано.
Лейтенант взял копирку.
– Как на кинопленке, - сказал он, посмотрев ее на свет.
– И цифры все...
– Вот именно, цифры. И общий запас и соотношение бомб по калибрам. Что скажет шпион, если эта бумага попадет ему в руки?
Лейтенант опустил глаза.
– Спасибо скажет, - сердито проговорил Полбин.
– Поблагодарит растяп и поиздевается над ними...
Лейтенант молчал. Вина была чужая, он, дежурный, не отвечал за халатность машинистки и невнимательность работавшего с ней офицера. Но его бросило в жар при мысли, что вражеский лазутчик мог не заходить в охраняемое помещение штаба, не взламывать сейфа, а лишь подобрать на свалке безобидный листок копирки, и сведения о боевой обеспеченности пикировщиков оказались бы в руках противника...
– Вызовите сейчас же начальника секретной части, - сказал Полбин.
– А меня соедините с майором Лучкиным.