Дело, которому служишь
Шрифт:
– Здравствуйте, товарищи!
– сказал Полбин, вытягивая руки по швам.
Дружное ответное приветствие эхом прокатилось по аэродрому, но эхо так и не стихло: его продолжением стала артиллерийская канонада, вдруг вспыхнувшая с новой силой.
Полбин окинул взглядом ряды. Лица были строгие, торжественные, все глаза смотрели на него бодро и радостно, и во взглядах можно было безошибочно прочесть причину этого: вернулся командир, вожак, теперь все будет хорошо... Пашкин часто-часто моргал короткими ресницами, что было у него всегда признаком волнения, душевного подъема. На левом фланге стоял самый
Теплое чувство любви к этим людям, которые спокойно и радостно ждут самого сурового приказа, наполнило душу Полбина. Волнение распирало грудь, стянутую тяжелым комбинезоном, и, прежде чем начать говорить, он шумно выдохнул воздух.
– Товарищи! Сегодня ночью, выполняя задание командования, пали смертью храбрых старший лейтенант Пасхин, лейтенант Николаев, сержант Завгородный.
Почтим память героев...
С запада опять ясно донеслись звуки канонады. Многие скосили глаза в ту сторону. Губы Тетенькина крепко сжались, лицо потемнело.
– Лучшим салютом в память погибших товарищей будет новый сокрушительный удар по врагу! Сейчас мы вылетаем на бомбардировку вражеских танков. Ведущий я!..
Он резкими, короткими фразами объяснил общую задачу и, предоставив слово Ларичеву, который произнес краткую призывную речь, скомандовал:
– По самолетам!
Его собственный СБ лежал сейчас обгорелой грудой металла где-то около железнодорожной будки номер 234. Даже попрощаться с ним, как прощается казак с павшим в бою конем, теперь было нельзя: железную дорогу уже оседлали немцы. Дрезину, которая помогла летчикам опередить наступающих фашистов, Полбин оставил пехотинцам, встреченным ночью в лесу и посадившим его экипаж на попутную полуторку.
Полбин быстрым шагом подошел к самолету Тетенькина.
– Все в порядке?
Тетенькин застегивал пряжки парашютных лямок и готовился забраться в кабину.
– Все в порядке, товарищ майор!
– радостно ответил он.
– Младший лейтенант, на вашей машине лечу я. Штурман и стрелок пойдут со мной.
Радость мигом исчезла с разгоряченного лица летчика, губы обиженно вздрогнули.
– Сам поведешь во втором вылете.
– Полбин улыбнулся.
Тетенькин покорно отошел в сторону.
Самолеты вернулись через полчаса. Техники встречали свои машины, шли, раскинув руки, впереди них, показывая направление рулежки, и тотчас же принимались подвешивать бомбы.
На этот раз группу повел Ушаков. Она несколько уменьшилась - два самолета получили повреждения. Воронин тотчас же осмотрел их и сказал, что для полного восстановления потребуется не более четырех часов. Полбин прикинул: экипажи будут иметь в своем распоряжении еще час светлого времени, успеют перегнать машины на новый аэродром.
– Давайте, только не копайтесь. Чтоб все было "короче
В руках у Ларичева была тетрадь в синей клеенчатой обложке. На лице комиссара было волнение, взгляд его стал задумчивым, серьезным, почти мечтательным.
– Что это?
– спросил Полбин. Ларичев согнул тетрадь в трубку, пустил из-под пальца веер страниц.
– Вот. Лежала на койке Александра Архиповича, под плащ-палаткой.
Полбин взял тетрадь, быстро полистал ее. Записи по штурманскому делу, расчет аэронавигационного треугольника скоростей, решение задачи на догон и обгон самолетов, схема встречи истребителей на петле...
– Да, - сказал он, возвращая тетрадь.
– Пасхин очень много работал над собой. Трудяга был... Давай, комиссар, займемся штабом, время поджимает...
– Сейчас, Семеныч, - сказал Ларичев, дуя на слипшиеся страницы и открывая заглавную.
– Вот прочитай. Ради этого можно две минуты потерять.
Полбин стал читать прямо из рук Ларичева:
"Однако, вспомнишь, что ведь Ильичу тоже, наверное, частенько приходится держать душу за крылья - и стыдно мне слабости своей.
Я знал и знаю немало рабочих, которым приходилось и приходится, крепко сжав зубы, "держать душу за крылья"... ради торжества дела, которому они служат...
М.Горький. Воспоминания о Ленине."
Все это было выписано на отдельном листе черной тушью, острым пасхинским почерком с характерными завитушками на буквах "д" и "у". Последние слова после многоточия были подчеркнуты красной тушью под линейку, очевидно рейсфедером. Пасхин всегда приходил на занятия с готовальней в черном плоском ящичке.
– Ну-ка, дай, - Полбин почти вырвал тетрадь из рук Ларичева и стал опять листать ее. Он вспомнил вдруг далекий 1920 год, свет коптилки в избе, тонкую серенькую тетрадь, на обложке которой рабочий в кепке и с молотом в руке и бородатый крестьянин в лаптях, держащий серп, обменивались крепким рукопожатием, а над их головами полудугой было написано: "В единении сила". Вот так же на первом листе тетради (бумага была корявая, тянулась за пером) он выписал тогда слова из речи Ленина на третьем съезде комсомола: "А то поколение, которому сейчас 15 лет, оно и увидит коммунистическое общество. И оно должно знать, что вся задача его жизни есть строительство этого общества". Тогда Полбину, родившемуся в год первой революции, было ровно пятнадцать лет... Последнюю фразу он, помнится, подчеркнул двумя линиями.
– Вот какой человек был, - сказал Ларичев.
– Советский. Коммунист, - откликнулся Полбин и протянул тетрадь, разгладив загнувшийся уголок обложки.
– Ты, Василь Васильич, сохрани ее. Отправим семье, дочкам. Пусть помнят...
"Правильно там сказано: "держать душу за крылья", - думал он.
– Эх, Саша, Саша Пасхин! Все знали, какой ты был человек, знал это и комиссар, не хуже, чем другие. А другие? Такие же! Вот стоит и смотрит пустыми глазами на небо, ждет, все ли придут с Ушаковым, жаль каждого. А кому не жаль? Но надо, надо держать душу за крылья ради торжества дела..."