Дело о хромой канарейке
Шрифт:
– Что вы сделали?
– Прежде всего я вспомнила про письмо, написанное Джимми. Я знала, что Вальтер собирался подать в суд и что в качестве улики…
– Ясно, ясно. Что же вы сделали?
– Я достала его бумажник и проверила, нет ли в нем письма.
– Вы его нашли?
– Да.
– И что вы с ним сделали?
– Сложила и запихала себе в трусы.
– В это время вы все еще были в платье Розалинды?
– Нет, я уже успела переодеться.
– Что было дальше?
– Я спустилась вниз и сожгла письмо. В плите.
– Что вы сделали с золой?
– Как что? Все осталось в плите.
– Вы хоть измельчили обгоревшую бумагу?
– Нет. Я подожгла письмо спичкой
– Как вы были одеты в этот момент?
– В сером костюме.
– В том самом, в котором приехали в мою контору?
– Да.
– Что еще вы сделали?
– Взяла канарейку и поехала к вам. Но Рози не хотела, чтобы я обращалась к адвокату. Она просила меня надуть только миссис Надоеду. Однако я предчувствовала, что кто-то должен защищать ее интересы.
– Одним словом, явившись ко мне, вы уже знали, что речь пойдет об убийстве?
– Знала.
– После этого вы полетели в Рино?
– Совершенно верно.
– Что было потом?
– Я дождалась, когда Джимми уйдет спать, и серьезно поговорила с Рози. Но только вот про Вальтера я ничего не сказала. Я понимала, что сама Рози никогда бы на такое не решилась. Во всем виноват Джимми, а она его выгораживает. Мне очень не хотелось, чтобы она мне лгала.
– Где ваш серый костюм?
– Его забрала полиция.
– В каких туфлях вы были?
– Они их тоже взяли.
– Вы не проверяли, на них не было крови?
– Нет, не проверяла. Великий боже, мистер Мейсон, неужели вы думаете, что я…
– Я думаю, что у вас на туфлях могли быть следы крови. И на одежде тоже. Я не сомневаюсь, что следы ваших пальцев будут обнаружены на бумажнике Вальтера Прескотта и что, поскольку вы не размельчили остатки обгорелой бумаги, техническая экспертиза сумеет восстановить написанное. Мне сразу показалось, что Овермейер вел себя как-то странно на дознании. У него накопилось столько улик против вас, что он даже не хотел получать никаких указаний со стороны. Теперь он предоставит вам лгать и изворачиваться сколько угодно, а потом прижмет вас неопровержимыми уликами и вещественными доказательствами. Его устраивал такой неопределенный вердикт коронера. Вы еще не подавали никакого заявления?
– Нет. Я же помнила ваши указания.
– И ничего не отрицали?
– Как же, отрицала. Они меня обвинили в убийстве Вальтера, я сказала, что этого не делала.
– Я же просил вас ничего не говорить.
– Я подумала, что это я должна отрицать.
– Может быть, вы сделали еще одну ошибку и стали отрицать, что знаете, что Вальтер Прескотт был в то время уже мертв?
– Нет. После этого я вообще молчала.
– У вас спрашивали, когда вы видели его в последний раз?
– Да, спрашивали. И я ответила, что не видела его больше недели. Это чистая правда, потому что видеть человека мертвым не значит…
– И, – прервал ее Мейсон, – когда на суде продемонстрируют увеличенные фотографии отпечатков ваших пальцев, обнаруженных на бумажнике Вальтера, у вас будет сколько угодно времени подумать, что было бы намного умнее последовать совету вашего поверенного.
В ее широко раскрытых глазах застыл ужас: до нее дошло значение его слов. Потом она, вздернув подбородок, резко сказала:
– Не растравляйте мне рану! В конце концов, вы сделали все, что могли.
– Вы его убили?
– Нет.
– Вы знаете, кто это сделал?
– Я не знаю, если только не Рози.
– Если вы будете мне врать, то вас ничто не спасет от веревочного галстука, который будет накинут на вашу красивую шейку.
– Я не вру. И вообще, мистер Мейсон, шея-то моя!
Мейсон одобрительно посмотрел на девчонку.
– Что ж, не слишком вежливо,
Она кивнула.
– Вам надо вести себя очень тихо и очень умненько. При тех данных, которыми в настоящий момент располагает окружной прокурор, вы не можете надеяться на освобождение. Единственный ваш шанс избежать тюрьмы – это заставить жюри вынести решение «не виновна». Или же добиться того, чтобы трое присяжных не согласились с вердиктом. Вам это понятно?
Рита снова кивнула.
– Так вот: кто бы что бы у вас ни спрашивал, пусть даже с самым сочувствующим видом, отвечайте, что адвокат запретил вам отвечать на любые вопросы. До тех пор, пока я ваш поверенный, вы должны мне безоговорочно подчиняться. Можете добавить, что, по вашему мнению, это адвокатская причуда, что вы бы с удовольствием рассказали все, как это было, но по неизвестной вам причине вам велено хранить молчание. Понятно?
– Понятно.
– Хватит ли у вас на это силы воли?
– Надеюсь.
– Для этого потребуется огромная выдержка.
– Я все понимаю, мистер Мейсон. Мне уже двадцать семь лет. А в этом возрасте у человека развивается сила воли.
– Не переоценивайте своих сил. Сейчас вы стоите одна против людей, через руки которых прошли сотни аналогичных случаев, так что они относятся к вопросам виновности и невиновности с равнодушием ремесленников. Им известны тайны и приемы, которые «срабатывают» и «не срабатывают». Вы – младенец, заплутавшийся в густом лесу, впервые противоборствующий его темным силам. Держите рот на запоре. Я разрешаю вам говорить лишь одно: что вы хотели бы говорить, но вам не позволено. Понятно?
Мейсон собрался было уходить, потом что-то вспомнил и снова опустился на скамейку.
– Как далеко вы позволите мне заходить?
– Что вы имеете в виду?
– Вы прекрасно понимаете.
– Оставьте в покое Рози.
– А если мне придется обвинить Рози, чтобы выгородить вас?
– Тогда не выгораживайте меня.
– Да вы понимаете, что говорите?
– Отлично понимаю.
– Ваше положение крайне тяжелое, – со вздохом произнес Перри Мейсон. – Конечно, жюри не вынесет смертного приговора девушке с такой наружностью и умом. Но вы можете заработать пожизненное заключение. Сейчас легко задирать нос и произносить красивые слова, но что будет, когда подойдет решительный момент? Не упрекнете ли вы меня за то, что в свое время связали мне руки?