Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда
Шрифт:
Криминализация высказываний — самый эффективный из всех изобретенных обществом способов контролировать мысли людей, которые в демократических странах не могут становиться объектом государственного надзора. Воплотить его в жизнь очень трудно, хотя тоталитарные режимы и делают все возможное, чтобы установить контроль над мыслями людей. Высказывания находятся где-то на полпути между мыслями, куда власти не вмешиваются, и действиями, которые, по мнению многих, независимо от политических убеждений иногда следует запрещать. Нельзя помешать людям думать об афроамериканцах как о низшей расе, но если, основываясь на данном мнении, мы исключим их из общественной жизни, откажем в социальном обслуживании или запретим вступать в брак с другими гражданами, то совершим акт грубой дискриминации и нарушим закон. Если же мы только говорим, что чернокожие не заслуживают тех же прав, что и другие граждане, но никак не проявляем свое отношение на практике, то в обществе нет единого мнения, следует ли подвергать нас наказанию. Либеральный ответ предполагает,
Весной 2006 года во время поездки в Нью-Йорк я посетил профессора юриспруденции Рональда Дворкина, человека либеральных взглядов и убежденного сторонника свободы слова как всемирного права человека, выходящего за рамки политического устройства какой-либо отдельно взятой страны. Незадолго до встречи он привлек внимание общественности своим комментарием в журнале “Нью-Йорк Ревью оф Букс” под названием “Право высмеивать”, выразив свою реакцию на дискуссию о “карикатурах на пророка Мухаммеда”: “В демократическом обществе никто, будь он могущественным или полностью лишенным власти, не имеет особого права избежать высмеивания или оскорбления. Этот принцип особенно важен для общества, которое стремится к этнической и расовой справедливости”. И добавил, что нельзя делать исключение и для религиозных чувств, хотя они якобы и представляют особую важность для самосознания верующих и их идентичности. Сидя на бежевом диване в его офисе на юго-западном углу площади Уошингтон Сквер, я попросил Дворкина пояснить его утверждение о том, что в демократическом обществе никто не может рассчитывать на право избежать оскорблений. Он ответил:
— В гражданском обществе у нас много прав. Есть право не подвергаться насилию, право избежать причинения нам вреда, право не стать объектом дискриминации, но единственное право, которого у нас нет, это право избежать вышучивания, высмеивания и глумления.
— Почему это так?
— Потому что свобода слова — основа демократического процесса. В демократическом обществе мы обсуждаем и голосуем, после чего ожидаем, что те, кто проиграл в дискуссии и при голосовании, примут решение большинства и подчинятся законам, которые оно приняло. Кому-то может показаться странным, что мы хотим этого от людей, но мы же не говорим, что принуждаем их повиноваться воле большинства. Нет, мы заявляем, что у нас есть право соблюдать законы. Я убежден, что так можно говорить, только если все участники демократического процесса получили возможность выдвинуть свои аргументы именно в той форме, в какой хотели. Иначе подрывается легитимность законов. Если представить себе, что какая-то социальная группа имеет привилегию, позволяющую ей избежать высмеивания, это будет означать, что другим запрещается выражать свои мнения в отношении данной группы.
— Нельзя ли просто попросить людей высказывать свою критику в вежливо-уважительной форме, чтобы случайно кого-то не задеть своими насмешками?
— Нет, вышучивание, высмеивание и глумление — особый способ выразить свои мысли, которые нельзя сформулировать в менее оскорбительном тоне, не изменив содержания того, что хочешь сказать. Ведь сатирические рисунки и другие формы высмеивания и вышучивания становятся важным и эффективным инструментом различных политических движений. Так было всегда. Любые возражения не имеют исторических примеров. Кроме того, нельзя навязывать другим свои вкусы и стандарты относительно формы, в которой они хотят услышать чужую точку зрения во время дискуссии, если мы просим их принять решения большинства.
Для Дворкина свобода слова не сводится лишь к “инструменту демократии”, он воспринимает ее как всемирное право, выходящее за рамки политического устройства какой-либо отдельно взятой страны. Такой взгляд на свободу слова основан на представлении о ценности и самобытности каждого отдельного человека, а также на аксиоме, что каждый гражданин, независимо от политических взглядов, этнического происхождения и религиозной принадлежности, является свободным и равноценным членом общества. Его слова произвели на меня сильное впечатление, и я часто ссылался на них в своих лекциях или в дискуссиях о свободе слова, в каком бы уголке мира они ни происходили.
Многие думают, что суть свободы слова в праве граждан и прессы выступать против власти и что это ее главная функция. Считается, что нельзя злоупотреблять свободой слова, нападая на слабых членов какого-либо общества, как это сделала “Юлландс-Постен” в отношении социальной группы, уже подвергающейся давлению и насмешкам со стороны СМИ, и что поэтому публикация “карикатур на пророка Мухаммеда” скорее искажает смысл понятия свободы слова.
У подобных рассуждений есть несколько неверных предпосылок. Если считать свободу слова универсальным правом, то оно должно включать и право выступать с отвратительными, непристойными и уничижительными высказываниями. Одна из важнейших задач прессы — наблюдать по мере возможности за государственной
Английский мыслитель Джон Стюарт Милль, автор произведения “О свободе” (1859), ставшего, по словам его биографа Ричарда Ривза, “Новым Заветом либерализма”, уже в середине XIX века отмечал, что у прессы есть задачи и помимо зашиты граждан от государственной власти. Милль считал, что серьезную угрозу правам и свободам людей представляет тирания доминирующих взглядов. Он прекрасно видел все существовавшие в обществе предрассудки, различные запреты, попытки вытеснить “все лишнее” и предостерегал от “деспотии привычки”, нетерпимости, зачастую принимавшей агрессивную форму, и назидательного тона главенствующих мнений в отношении поведения индивидов и их точек зрения, отклонявшихся от общепринятых норм. По его мнению, то же самое происходит и в демократическом обществе. Задача прессы — выставлять общепринятые истины на обсуждение, бросать вызов догмам, устанавливающим границы понимания обществом самого себя, независимо от того, идет ли речь об отношении к иммиграции, налоговой политике, монархии, отделению церкви от государства, войнам в Афганистане и Ираке или самоцензуре.
Очевидно, что если ввести иерархию высказываний, поместив наверху слова, которые выгодны демократии — по мнению власть имущих и наиболее влиятельных общественных деятелей, — то можно запрещать те выражения, которые “не нужны” демократическому развитию в зависимости от толкования этого процесса. Если начать оценивать высказывания по их важности для демократии, по тому, вносят ли они вклад в раскрытие фактов злоупотреблений властью, способствуют или препятствуют демократическому развитию, то вполне логичным окажется ввод запрета на выражения, не соответствующие этим целям. Именно это произошло с дискуссией об иммиграции в Европе в 1980” 1990-х годах, когда все больше граждан и политиков стали критически высказываться об этом процессе. Консервативные политические партии тут же принялись всячески препятствовать дискуссии и буквально выдавили проблему с повестки дня, назвав скептические заявления об иммиграции проявлением расизма и сравнив сложившуюся ситуацию с обстановкой в фашистской Германии 1930-х. В результате население перестало выносить на обсуждение наиболее существенные вопросы, опасаясь вызвать подозрения своими ответами и столкнуться с иными мнениями. К власти пришли конформизм и тирания общественного мнения.
Центральное место в рассуждениях Милля занимает принцип предотвращения вреда, вызвавший разногласия у общественности. По его мнению, государственная власть имеет право ограничивать свободу граждан только в тех случаях, когда их действия могут причинить вред окружающим. Милль не считал, что указанный принцип применим к оскорблению религиозных чувств. Фактически он подтверждал необходимость иметь возможность критиковать религию. Хотя Милль и не определил четких границ свободы слова, но привел пример того, что власти должны вмешиваться в ситуацию только при реальной угрозе насилия: “Заявления, что из-за торговцев хлебом бедняки голодают… могут быть напечатаны, но справедливо подлежат наказанию, если высказаны перед возбужденной толпой у дома торговца”. По мнению Милля, в данном случае речь уже идет о высказывании, которое с высокой вероятностью приведет к насилию непосредственно после того, как оно прозвучало. Восприятие границ свободы слова английским мыслителем очень напоминает американскую точку зрения.
Во время дискуссии о “карикатурах на пророка Мухаммеда” многие решили расширить принцип предотвращения вреда, чтобы объявить карикатуры вне закона. Они говорили: “Твоя свобода заканчивается там, где реализация твоих прав начинает задевать мои религиозные чувства”. Или: “Оскорбление религиозных чувств противоречит свободе слова”. Я слышал подобный аргумент от ведущего режиссера Сирии Наждата Анзура, посетившего Данию в 2010 году. В 2007 году он снял о карикатурном скандале тридцатисерийный фильм “Крыша мира”, где изобразил меня украинским евреем, связанным с американскими неоконсервативными кругами и израильской разведкой “Моссад”. В интерпретации Анзура я оказывался доктором Зло, главой заговора, цель которого — спровоцировать конфронтацию Запада и исламского мира, между которыми оказались зажаты бедные датчане. Когда я заявил режиссеру, что его фильм — ложь от начала и до конца, он ответил, что его ассистенты провели глубокое исследование в Интернете. Оказалось, что их ввела в заблуждение статья обо мне в Википедии, где было написано, что я еврей украинского происхождения. Той же информацией воспользовались два профессиональных журналиста, придерживавшихся антиимпериалистических взглядов, авторы большой статьи о моих еврейских корнях и контроле “Моссада” над “Юлландс-Постен”, опубликованной в Интернете в 2006 году. Некоторые мусульмане так одержимы ненавистью к Израилю, что в любом неординарном событии стараются отыскать еврейский след. Прямо вижу, как их осеняет: “А, так он еврей, значит, связан с Израилем! Теперь все ясно!”