Дело о мастере добрых дел
Шрифт:
Он вышел из хирургии но, вместо второго этажа, где ждали чай, алхимическая печь и лавка с попоной, опять пошел на крышу. Захотелось, как делал Неподарок, засунуть себе за шиворот горсть снега, если еще не растаял, не смыло дождем и не смело ветром. Проветриться после больничных запахов. По узкой лестнице он поднимался со стойким ощущением, что свободный день свой уже пролюбил, не начав, ничего полезного сегодня не совершит, и великие дела, пусть и весьма условно им задуманные, с мертвой точки не сдвинутся. Боялся, что не знает, с какой стороны за них взяться? Ни с какой не возьмется. Это не высокие намерения и государственные мысли, это всего лишь натянутые нервы и попытка побега от изматывающей нагрузки. Лекарство от занятости, забот и суеты. Кто на что учился, как говорят на Ходжере. Одни
Смотровая площадка оказалась занята. В окружении подтаявших уродов стоял советник Намур с большой подзорной трубой, а на каменной приступке сидел его секретарь и, придерживая рукой от ветра лист, лежащий поверх кожаной сумки, что-то быстро царапал грифельным карандашом. Сейчас Илан понял, зачем Намур поселился в госпитале. Обзор порта отсюда намного лучше и полнее, чем из расположенной на береговой линии адмиралтейской башни. Пространство не застилают постоянно перемещающиеся суда и суденышки, и, как на блюдечке, виден дальний мол, возле которого высится мачтами, на треть превосходящими по высоте военный флот Ардана, хофрский "Гром". Именно туда советник государя сейчас смотрит.
При звуке шагов Намур опустил трубу и, быстро сложил, уперев линзой в бедро, три её колена из пяти.
– А, это вы, - сказал он с некоторым облегчением, словно боялся, что за тайным наблюдением его застигнут какие-то другие люди, которым его занятие не понравится. Он снова раздвинул трубу.
– Почти вовремя. Посмотрите, доктор, пока они не спустили находку в трюм.
Привычки пользоваться морским оптическим инструментом у Илана не было. Намур поманил секретаря, и тот, молча повинуясь, подошел и подставил Илану под трубу плечо, чтобы тому не приходилось ее держать на весу. Увеличение было великолепное, но Илан не очень хорошо понимал, на что следует смотреть. Он оглядел корпус "Грома", мачты с плотной паутиной такелажа, надстройку на корме, постоянное движение людей, происходящее на большом корабле круглосуточно, и, на взгляд человека непосвященного в корабельные дела, беспорядочно, словно в муравейнике. Наконец, Намур подсказал:
– Палубный груз между грот и бизань-мачтами.
Илан переместил фокус. В указанном месте, накрытые брезентом, стояли крупные предметы прямоугольной формы. Из-под брезента, судя по суете двух матросов, постоянно подтирающих швабрами потёки, сочилась вода.
– Это и есть их находка и ваша потеря?
– спросил Илан.
– Надеюсь, что да, - сказал Намур.
– Насколько она опасна?
– Мокрая - ни на сколько. Ящики негерметичны, думаю, груз внутри безнадежно испорчен. Вряд ли они даже поймут, что там было, когда вскроют, если только у них нет своей такой... такого... таких вещей. А вы что обо всем этом думаете, доктор?
– Что пловцы, которые ныряли за такой тяжестью в холодную воду зимой и при северном ветре, наверняка простудятся, - пожал плечами Илан.
– Причем, зря.
Намур хмыкнул:
– Само собой. Но, как вы считает, что они рассчитывают найти внутри?
– Видимо, то, что написано на самих ящиках. Огнеопасно, взрывоопасно, что еще там было... Краска от воды не портится так же безнадежно?
– Краска - нет. А вот я думаю, что их ждет большое разочарование. Даже если они действительно поймут, что было внутри, "Гром" шел в поход не за этим. Если не поймут - тем более.
– Вы предлагаете мне отгадывать вашу загадку?
– Илан снял подзорную трубу с плеча секретаря и протянул Намуру.
– Как угодно, доктор, как угодно, - с усмешкой отвечал советник.
– Если догадаетесь или узнаете наверняка, напишите мне об этом!
С этими словами он ловко схлопнул трубу в коротенький обрубок, бросил ее в футляр
Илан отломил от оплывшего уродца кусок и держал в плотно сжатых руках, пока тот не растаял, потом приложил ледяные мокрые ладони к шее и затылку. Тенденция ему не нравилась. Нужно было признать, что робкая попытка смириться с происходящим, списать свое состояние на усталость и остаться просто доктором, не удалась. Нет, беспокойство происходит не от усталости. Если не считать того, что Намур, хофрские неудачники и везунчики вместе с государем огромной империи, в потертом писарском кафтанчике гуляющем по далекому южному городу, отстоящему от имперской Столицы на тысячи лиг, постоянно подогревают ощущение близкого шторма, Илану было не по себе оттого, что он не мог сказать "я поступаю правильно". Не было правильным оставаться только доктором, не было правильным принимать черное наследство и браться за родительские недоделки. А среднего пути он не видел. Он не понимал, куда ведет его жизнь. Нужно что-то предпринять. Но что? Тошно, когда не знаешь, как изменить сложную ситуацию, еще хуже, когда не знаешь, что именно изменить ты должен. Разберись сначала с этим, доктор. Как лечить, ты поймешь. Прежде ты должен определить, что именно лечишь. Диагноз исключения: сиди и исключай.
От этого все сомнения и метания - от неуверенности в диагнозе. От смутных опасений, что некая болезнь приближается к терминальной стадии, что случай исподволь становится некурабельным. А ты не понимаешь, в чем причина ухудшения состояния. Когда поймешь, все сразу станет просто. Хотя бы только в твоей голове. Или поздно, уже на вскрытии, но все равно понятно и просто. Ведь внешние обстоятельства выглядят благопристойно. И как будто бы ничего ненормального не происходит. Люди болеют, с людьми приключаются несчастные случаи и дурацкие происшествия, для того и госпиталь, в нем все это сконцентрировано и крепко заварено, словно в экстракторе. Так должно быть. А что неблагопристойно, должно быть от посторонних глаз скрыто.
Зачем Небесных Посланников лишают зрения? Может быть, существует и еще какая-то объективная причина. Но, возможно, затем, что обманывает человека чаще всего не шестое чувство, а глаза. Парадокс - в некоторых ситуациях, закрыв глаза, увидеть и понять можно больше, чем глядя на благопристойную картинку, старательно выставленную на вид.
Илан спустился в лабораторию. Печь была горяча, тарелка из-под оставленного ему торта начисто вылизана, на всех столах стопки грязных чашек, на полу - горы промасленой бумаги. Еще щедро выпачканные кремом госпитальные салфетки в корзине под мусор и пустой насухо чайник. Мышь спит в попоне на смотровой кушетке, Неподарок возле печи на лавке. Оба поцарапаны, у Неподарка свежий фингал. К гадалке не ходи - подрались.
Илан стал подбирать бумагу с пола.
– Доктор, - не открывая глаз, пробормотала Мышь, - этот туползень съел ваш торт!
– Упрись под хвост, подсирала, - отвечал из лаборатории Неподарок, уже кое-чему от Мыши научившийся.
– Чо?!
– подскочила Мышь, с которой при перспективе драки сошла вся сонливость. Отвечать ей ее же собственными словами было нечестно и оскорбительно.
– "Чо" по-брахидски "жопа"!
– уверенно заявил ее оппонент.
Мышь сбросила попону, попыталась проскользнуть мимо Илана и решительно разобраться со всеми нарушениями госпитального устава разом, но Илан поймал ее за шиворот, тряхнул и сказал:
– Еще хоть слово, и выпорю обоих. Оба встали и убрались здесь. Что за свинарник! Быстро!
Мышь сникла и с изрядно угасшей энергией поползла исполнять распоряжение, собирать грязные чашки, бумажки и бутылки со столов, подоконников и пола.
– Я работала всю ночь с доктором Гагалом, а этот жёваный енот, видите ли, влюбился и вздыхал до утра в женской послеоперационной, - едва слышно ворчала Мышь, - пока его не выперли на обходе. А потом сожрал чужое. Несправедливо!..