Дело одержимого убийцы
Шрифт:
— Съездите, Аля, — согласно кивнул Краснов. — Не повредит. А мы пока пошевелим мозгами.
— А можно и мне зелья, пока не уехали? — извиняющимся тоном попросил Скрипка. — А то Игорь так спит, прямо завидно.
— Конечно, — улыбнулась цыганка, сразу доставая флакончик откуда-то из вороха юбок. — Во сне организм быстрее всего восстанавливается. Тебе как раз очень нужно, и подействует сразу же. Ну-ка…
Она с ловкостью фокусника добыла словно из ниоткуда серебряную чарку, накапала туда из флакончика, развела чаем из стоявшей поблизости кружки Горячева.
— Пей, баро, — протянула чарку цыганка. — Сладких снов.
— Спасибо, — смущенно пробормотал Скрипка и выпил. Вкус оказался горький
Как он добирался до диванчика в комнате отдыха, запомнилось уже совсем смутно.
Глава 5
Цыганский поселок Трефолево под Москвой изначально цыганским, конечно, не был. Просто как-то само собой вышло, что цыган там всегда было много — не киношно-кочевых из «Табор уходит в небо», а оседлых, имевших свои, пусть плохонькие, дома и хозяйства. Цыгане всегда стараются держаться вместе, вот и трефолевская община была на диво сплоченной, здесь друг за друга держались и стояли горой, в случае чего. А так как деревни в России сами по себе хиреют и старятся (молодежь разъезжается по городам, пожилых всё меньше, ну и повальный алкоголизм не очень-то способствует), да еще и учитывая шумную и многочисленную цыганскую братию в соседях — в общем, ничего удивительного нет в том, что Трефолево в конце двадцатого века превратилось в деревню, населенную цыганами целиком и полностью.
Здесь были свои законы и свои исполнители этих законов. Поселковую администрацию заменил дом барона, полицейские в Трефолево бывали редко — натянутые отношения с силами правопорядка у цыган, как видно, в крови.
Черный джип, хищными обводами похожий на акулу, осторожно переполз хлипкий горбатый мостик через речку Трефолевку. Это был короткий путь с трассы, который знали только свои, поэтому детей здесь не было. Возле поворота на поселок, который обозначен на всех картах и навигаторах, всегда играла ватага чумазых ребятишек — и о визите кого бы то ни было в поселке всегда узнавали раньше, чем он успевал доехать до первых домов.
— Коровины отстроились, — одобрительно прогудел Миша, кивая куда-то влево. — Два месяца назад сгорел дом почти дотла. Роман помогал, все помогали — вот и отстроились совсем, как вижу.
— Миш, я не знаю Коровиных, — покачала головой Аля. — Не забывай, я же тут была последний раз пятнадцать лет назад.
— Да, — легко согласился огромный цыган. — Всё забываю, что ты нечасто у нас бываешь. Но о тебе тут постоянно вспоминают.
История взаимоотношений Али Сочиной и цыган была совсем непростой. По крови она была русской с головы до пят, разве что черные, как вороново крыло, волосы создавали подобие специфической цыганской внешности. Как ей рассказывали, они достались ей от бабки — настоящей донской казачки. Впрочем, про свое настоящее происхождение Аля знала мало. Родилась она где-то в сибирской деревне, в многодетной семье. Из воспоминаний того периода в памяти остались лишь какие-то длинные бараки, в которых жили по несколько семей сразу, и диковинное слово «чудильник», обозначавшее такой барак; еще — огромная печь-титан, которую надо было заправлять снегом, чтобы она давала кипяток.
В возрасте четырех лет она потеряла свою семью. Под словом «потерять» в таких случаях подразумевают смерть, но Аля ее именно потеряла. И немалую роль в этом сыграли цыгане вообще и цыганский барон Джуро в частности.
Как много позже удалось узнать Але, дело обстояло так. В их населенном пункте не было поликлиники, да и вообще с квалифицированной врачебной помощью было совсем плохо. Ее маму изводили мигрени, от которых и сейчас-то толком не научились лечить. Что она только ни пробовала — и травяные
Не удовлетворившись беседой с врачом (он тоже не посоветовал ничего дельного — «нормализовать режим труда и отдыха»), мама Али, судя по всему, пребывала в дурном настроении. Ее можно было понять — нормализуешь тут, когда у тебя семеро по лавкам, и забот столько, что от беготни сердце из груди выскакивает! Оставив Алю сторожить вещи, женщина направилась через дорогу — купить билеты домой. И тут же на нее вылетела из-за поворота машина — огромная сияющая «Победа».
Всё, что Аля, подняв городские архивы, узнала о водителе «Победы», исчерпывалось безликой строчкой в протоколе: «гражданин Семенов А.Н.» Но этот Семенов оказался благородным человеком — что, впрочем, неудивительно, за просто так подобные автомобили не получали. Вполне могло оказаться, что ее маму случайно сбил герой войны или ударник социалистического труда.
В общем, гражданин Семенов А.Н., совершив наезд на пешехода Сочину, не смылся трусливо от греха подальше, а собственноручно погрузил находящуюся без сознания женщину в салон автомобиля и спешно повез в больницу. То, что она может быть не одна, в его благородную голову, как видно, не пришло.
Маленькая Аля, судя по всему, видела, как маму сбила огромная машина, и как незнакомый человек увез ее неведомо куда. Видимо, стресс оказался настолько силен, что в ее детской памяти не осталось вообще ни следа тех событий. Дальше она помнила уже только жизнь в таборе.
Да, так получилось, что замершую в горестном оцепенении девочку первой нашли бродившие по автовокзалу цыгане, и из города она уехала с группой бродяг, которая через несколько дней присоединилась к большому табору. Табору барона Джуро.
…Своего первого призрака — «прозрачного человечка», как она их называла — она увидела года через три. Это был повешенный, раскачивающийся под существующим для него одного ветром в углу заброшенного дома, где она вместе с другими детьми проводила ночь. Аля к тому времени превратилась в проворного хищного зверька, не боявшегося ни черта, ни бога, ни дяди милиционера, как и все остальные цыганские дети. Поэтому то, что она этот качающийся труп с вываленным синюшным языком видит, а остальные — нет, вызвало у нее приступ не страха, а раздражения. Настолько сильный, то она рассказала об этом кому-то из старших, а тот, понятное дело, тут же передал Розе — потому что в таборе обо всех непонятных явлениях первой было положено узнавать ей.
Роза Джуро приходилась барону родной сестрой. Старшей. «Бабушка Роза» уже тогда, в шестидесятые, была стара и — совершенно слепа. Однако энергии и мудрости, так и хлещущей из этой сухонькой старушки, позавидовал бы любой молодой и здоровый человек.
«Девочка подпустила мертвых слишком близко» — сказала Роза, когда к ней подвели Алю, и она ощупала ее лицо сухими костистыми пальцами. «Девочке всё равно, жить или умереть, и всё равно, кого видеть: живых или мертвых. Как тебя зовут, девочка?»
«Аля… Алмаза» — непослушными губами произнесла та, со страхом глядя на жемчужно блестящие, словно кожа на животе рыбы, бельма Розы. Отчего-то ее, не боящуюся повешенных и призраков, эта вроде бы добрая старуха пугала до безумия.
«Твоя мама жива, Аля», — сказала Роза, и в животе у девочки стало вдруг горячо и пусто, и слезы сами собой полились — не каплями, а целыми ручейками, хотя она совсем не собиралась плакать.
«Я тебя научу кое-чему» — продолжала старуха. «Сейчас ты не захочешь учиться — сейчас ты хочешь найти свою семью. Не торопись, твое тебя не минует».