Дело «Пестрых». Черная моль
Шрифт:
Внезапно взгляд его остановился на фабричном клейме, и Сергей невольно вздрогнул: шапка была с «той» фабрики.
— Ленок, — осторожно спросил он, — ты мне все-таки скажи: как она к тебе попала?
— Ну, вот, — Лена обиженно надула губы. — Опять какие-то подозрения. Случайно попала. А как достала и сколько стоит, не скажу. О подарках не спрашивают.
— Но это же такой необычный подарок, — с улыбкой покачал головой Сергей. — Ну, скажи, Ленок!
— Не скажу! — окончательно
— Нет, не отдам, — уже без улыбки возразил Сергей. — Пригодится.
— Так невозможно жить! — с горечью произнесла Лена. — Вечно всех подозревать в чем-то, вечно видеть в людях плохое. Что за ужасная профессия!
Сергей ничего не ответил.
Ужин закончился в молчании…
Наутро Сергей решил, что погорячился. «В конце концов шапка как шапка, — подумал он. — Лена могла купить ее в том же магазине, что и шубу. Но так говорить о моей работе… Эх, ничего она не понимает, ничего!»
Поколебавшись, Сергей достал шапку, снова примерил ее перед заркалом в передней, и на этот раз она понравилась ему еще больше. «Раз куплена, буду носить», — решил он.
В ту ночь Клим Привалов неожиданно узнал об очень странных и непонятных фактах. Они стали известны ему при обстоятельствах необычных, волнующих, от девушки, о которой он одно время долго и упорно мечтал, а потом заставил себя забыть. Правда, эти факты были настолько туманные, что делиться с кем-нибудь возникшей тревогой было бессмысленно, но подумать над всем этим, крепко подумать стоило.
Если бы полгода назад кто-нибудь сказал Климу Привалову, что он станет командиром «особой группы» и будет очень доволен этим обстоятельством, то Клим только усмехнулся бы или ответил пренебрежительно: «Нужно мне больно! Что, у меня своих дел мало?»
Клим был человеком конкретного мышления, любил видеть и осязать результаты своего труда. Так было, когда он вытачивал на станке новую деталь или чинил машину и она, мертвая, вдруг оживала под его руками; или когда он вносил свои рационализаторские предложения.
Но реальных, зримых результатов от общественной работы Клим не видел.
Разными путями приходят люди к новым взглядам на жизнь, по-разному открывают они в ней что-то новое для себя, полезное, важное. У Клима, например, все началось с того вечера, когда он впервые участвовал в комсомольском рейде. Неожиданно он почувствовал вкус к этому делу, почувствовал потому, что сразу увидел его реальные результаты, ощутил накал подлинной борьбы. Зло здесь воплощалось в конкретных людях: пьяницах, хулиганах, спекулянтах, ворах, которых задерживали комсомольцы, очищая от них улицы родного города.
Вскоре после этого первого рейда в райкоме комсомола родилась мысль создать
Надо сказать, что взялся он за новое дело добросовестно, основательно, как брался и за всякое другое, которое попадало в его руки.
Придирчиво отобрал Клим людей, и каждый из двадцати, кто был зачислен наконец в состав «особой группы», гордился этим.
С тех пор на самые трудные и опасные задания штаб направлял «климовских орлов», как успели прозвать их в районе.
И вот наступил Новый год.
Накануне в клубе фабрики состоялся молодежный вечер. За порядком наблюдала теперь «особая группа», дисциплинированная, боевая и дружная, незаметно ставшая надежной опорой и активным ядром всей комсомольской организации фабрики.
В самый разгар вечера Клима разыскал Борька Сорокин, член «особой».
— Там посторонние к нам просятся, — деловито сообщил он. — Пропустить?
— Кто такие?
— Да Гришка Карасевич с приятелями. Между прочим, сильно перебравшие. — Борька выразительно щелкнул себя по горлу.
Карасевич уже месяца два как уволился с фабрики.
— Сейчас разберемся, — спокойно ответил Клим.
Внизу, в вестибюле, около входных дверей толпился народ, слышались чьи-то пьяные выкрики.
Спускаясь по лестнице, Клим неожиданно увидел Лидочку. Давно уже Клим не видел ее такой красивой, в новом шелковом платье, с цветком у пояса. Лидочка стояла на лестнице и, нервно теребя в руках платок, с испугом следила за тем, что происходит внизу.
Заметив Клима, она подбежала к нему и торопливо сказала:
— Клим, не пускай его!
— Это Карасевича-то? Почему?
Он спросил это сухо, отрывисто, с видимым безразличием, хотя давно уже знал, как, впрочем, и многие на фабрике, что произошло у нее с этим парнем.
— Он за мной пришел. Не пускай его, Клим! — в отчаянии проговорила Лидочка.
Что-то дрогнуло в груди у Клима, какая-то теплая, нежная волна на минуту вдруг захлестнула его, и отсвет ее, наверно, мелькнул у него в глазах, потому что Лидочка внезапно потупилась и тихо прибавила:
— Ты только не сердись. Я сейчас правду говорю.
Клим не совсем понял, к чему она это сказала, но сразу уловил что-то необычное, значительное в ее тоне. Лидочка с ним еще никогда так не говорила.
— Разберемся, — коротко ответил он и направился к двери.
— Эгей, Клим! Корешей не узнаешь? Зазнался? — закричал Карасевич, как всегда, франтовато одетый, в лихо сдвинутой на затылок шляпе, раскрасневшийся, с дерзкими, нечистыми глазами.
Клим смерил его неприязненным взглядом.