Дело петрушечника

Персиков Георгий

— В общем, господа, мы выяснили все подробности про этого Жумайло, — докладывал Федот, подправляя маленькой пилкой длинный ноготь на мизинце, — ну, то есть, все, что смогли. Но кажется, этого вполне достаточно.

— Достаточно для чего? — спросил Барабанов, не отрывая глаз от Федотова ногтя.

— А это вам решать, для чего, — улыбнулся исправник, убирая пилку в карман.

Нестор ничего не ответил и уставился в мутное окно, отодвинув грязную шторку.

— Мы вас внимательно слушаем, господин Кибитка, — сказал Роман.

— Просто Федот, — снова улыбнулся

полицейский. — Так вот, Ян Жумайло. Согласно полученным данным, был он человеком мягким и добрым. Рано стал сиротой, женился поздно, можно сказать, классический старосветский помещик. Детей у них с женой завести не получилось, а потом он и вовсе овдовел. Тосковал сильно, кидался из одной крайности в другую.

— Это как? — подал голос Нестор, закуривая папиросу.

— Да как — в искусстве себя все искал, то стихи писал, то пьесы. И даже пробовал открыть театр по типу италианской комедии масок! Слышали про такую?

— Комедия дель арте, — кивнул Муромцев. — Панталоне и сотоварищи.

— Точно! Но все эти прожекты привели его лишь к полному разорению. И он нашел способ поправить дела — решил взять под опеку ребенка, сиротку. И ему, разумеется, отказали.

— Почему? — снова спросил Барабанов.

— Уж слишком его реноме оказалось подпорчено с этими театрами, — ответил исправник, — но потом он, видно, занес кому надо и опекунство одобрили. Злые языки говорили, мол, дело-то выгодное — ведь за опекаемого ребенка дотации положены денежные. Причем как от попечительского совета губернии, так и от Государственного опекунского совета. И эти дотации позволяли ему худо-бедно держаться на плаву. Немного позже он взял еще нескольких ребят на воспитание, что, помимо христианского подвига, преумножило его скромные доходы.

Роман покачал головой:

— Знаете, Федот, считать чужие деньги не самое почетное занятие. Сирот ведь только он взял? А раз занимался с ними, то и выходит, что средства потратил на дело.

— А может, не занимался? — спросил вдруг Нестор, приподняв бровь. — Держал их в хлеву со свиньями, а полученные деньги спускал на свой маразматический театр!

Федот хрустнул суставами пальцев и ответил:

— Ну, это ты, Нестор, уже фантазируешь. Дети в храм с ним ходили исправно, к причастию он тоже их водил. Помыты, обуты, одеты всегда были аккуратно — ну чисто херувимчики! Вот только в гимназию они не ходили, Жумайло сам с ними занимался. От соседей жалоб не поступало. Да и не с чего — человек он был нелюдимый, необщительный. Сам ни с кем дружбу не водил и детям не дозволял. Так и жили своим укладом.

— Хорошо, — сказал Роман. — А дальше что было?

— А что дальше? Дети вырастали и по достижении совершеннолетия покидали дом своего опекуна. И назад из них никто не вернулся. Но опять же, многие ли из нас бежали к отчему дому?

Тем временем повозка дернулась и остановилась. Все трое вылезли наружу и стали осматриваться. Они оказались возле ржавых ворот, за которыми виднелся заросший травой двор, а в глубине серел силуэт дома. Федот и Роман, не сговариваясь, достали револьверы. Нестор покосился на оружие и пропустил их вперед.

— И вот, — продолжил

исправник, подходя к воротам, — Жумайло стал просить новых детей в опекунство. А поскольку дела с его имением шли совсем плохо, к тому же неурожай был и он приезжал в опекунский совет в совсем непотребном виде, словно босяк, то ему отказали в новой опеке. — Он уперся плечом в створку ворот и сказал: — Так что, после того как все дети покинули его дом, он сам тоже куда-то, по слухам, уехал. По крайней мере, так говорили, и не без оснований — его с тех пор никто не видел. Было это лет пять назад. Поначалу за домом приглядывали старые слуги, но со временем кто-то из них умер, кого-то забрали родные. С тех пор дом так и пустует, словно призрак в лесу. Его должны продать с молотка, ведь наследников Жумайло не оставил, а сам он, очевидно, не скоро вернется.

Роман с Нестором тоже навалились на воротину, и она с ужасным скрежетом подалась, ломая выросшие вблизи нее кусты. Они медленно двинулись в сторону заброшенного дома. Усадьба не издавала никаких звуков, присущих хозяйству, — не было слышно ни мычания, ни блеяния, ни лая собак, ни других звуков. Лишь шум ветра в кронах старых каштанов и переливчатые трели невидимых птиц нарушали тишину заброшенной усадьбы. У входа в дом стояла развалившаяся и полусгнившая телега без колес. Обойдя ее, Роман подошел к двери. Она была вся черная от грибка, а вдоль стен лежала обсыпавшаяся от времени штукатурка.

Федот взвел курок и неожиданно с силой пнул дверь. Та издала пронзительный стон и рухнула на пол, слетев с петель и подняв облако пыли. Исправник вошел внутрь, затем чихнул и сказал:

— Господа, здесь прямо царство плесени и пыли! Жить здесь точно никто не станет. Нам туда, — он указал стволом револьвера вглубь дома, — там его кабинет был.

— Эй! — вдруг закричал Барабанов. — Есть кто живой?

— Живых нет, — усмехнулся Федот. — Идем дальше?

Они прошли по коридору, запинаясь об истлевшую ковровую дорожку, и остановились у одной из дверей. Кибитка кивнул:

— Нам сюда.

Роман приоткрыл дверь, встав сбоку от проема, и заглянул внутрь. Затем положил револьвер в карман и распахнул дверь шире. Все трое зашли в кабинет бывшего владельца поместья и замерли — взгляды их были прикованы к письменному столу, стоявшему у противоположной стены. На грязном, пыльном столе лежало тело. Точнее, истлевший человеческий скелет, обтянутый кожей, словно кукла из папье-маше.

— Святые угодники, — выдохнул Федот.

Нестор моментально вытащил блокнот и карандаш и принялся за набросок стола и его страшной ноши.

Роман подошел поближе и вздрогнул — одного из пальцев на руке не было, но даже на иссохшей плоти виднелись лохмотья пергаментной кожи и торчащая кость: об аккуратном удалении кусачками речи идти не могло. А из открытого рта торчала кукольная ручка.

— Что там, Роман Мирославович? — спросил Нестор.

— Иди сам взгляни, — отозвался Муромцев. — Гляди, Нестор, а вот и наш Петрушка!

На животе мумии, словно младенец, припавший к груди, лежала кукла без одной ручки.