Дело петрушечника
Шрифт:
И не успело оно коснуться пола, как дверь распахнулась и в кабинет ворвался взмыленный вестовой.
— Прошу прощения, ваше благородие, срочное де… — вестовой запнулся, переводя дух.
— Что случилось? — отрывисто спросил Цеховский.
— Еще одно убийство, — запыхавшись, выпалил вестовой. — Просили передать про петрушечника: мол, оторван палец, а в рот вставлена кукольная ручка.
— Кто? — глухо спросил Муромцев.
Вестовой перевел нерешительный взгляд на Цеховского, тот разрешающе кивнул.
— Некий мещанин Ираклий Пахаклавин, — сказал вестовой.
Барабанов
— Такого не было в списке сиротского суда, — мрачно опередил его Цеховский, на всякий случай просмотрев свою табличку. — Поэтому и наблюдения за ним не было и быть не могло.
— Да что ж такое-то! — всплеснул руками Барабанов.
— Нельзя все предусмотреть, — пожал плечами Цеховский. — Нельзя поставить наблюдение за каждым человеком в городе. В любом случае это неважно. Я сейчас дам распоряжение задержать Якова Кобылко.
— Нужно срочно осмотреть место происшествия, — сказал Муромцев. — Этот Пахак-как-там-его… далеко отсюда жил?
Вестовой покачал головой:
— Три проулка. Минут за десять пешком можно добраться.
— Хорошо, — кивнул Муромцев. — Тогда прямо сейчас отправляемся. Нестор, вы с нами?
Барабанов фыркнул, словно поражаясь тому, что кто-то в этом сомневается.
— Нет, вы представляете! — гоготал в коридоре пристав, скаля крепкие белые зубы. — Ишь, фря какая приперлася!
— Какая фря? — рассеянно спрашивал молоденький полицейский, перебирая в руках пачку засаленных бумаг.
— А кто ж ее знает? — Пристав приоткрыл дверь за своей спиной и бросил туда быстрый взгляд. — Вона какая! Расфуфыренная вся! Приперлася и говорит: так, мол, и так, — пристав, кривляясь, передразнил неизвестную гостью. — Пришла сдаваться на милость закона. И глазами еще так — эть!
— Эть? — переспросил полицейский.
— Эть? — эхом повторил Муромцев, замедлив шаг и развернувшись к приставу.
— Эть! — с готовностью закивал пристав, довольный, что получил еще одни свободные уши, на которые можно присесть. — Я таких платьев отродясь не видал у приличных дам-то! Сразу видно — желтобилетница.
Молодой полицейский отчего-то покраснел до самых кончиков ушей.
— Ну а желтобилетницы-то от нас подале держатся! — Пристав увлекся и начал рассказывать очевидное. — Ну а кто хочет в кутузке-то посидеть? Чай, не их царские — гы! — ложа!
Паренек забагровел.
— А эта-то приперлась! — Пристава подхлестывала заинтересованность Муромцева. Цеховский что-то говорил Муромцеву за спиной, и Барабанов даже, кажется, дергал его за рукав, но что-то было в том, что рассказывал пристав. Что-то, что обязательно надо было выслушать. — И еще говорит: «А я сдаваться пришла». И глазками так…
— …эть! — продолжил Муромцев. — А покажите-ка мне ее.
— Господин Муромцев! — возмущенно воскликнул Цеховский. — Вы, наверное, определитесь сначала, каким вы делом собираетесь заниматься! Вас убийство или дамочки легкого поведения интересуют?
— Да кошелек она стянула у кого-то, вот и все, — растерянно пробормотал пристав, тушуясь под испепеляющим взглядом Цеховского и открывая дверь за спиной. — Вот она.
— Господин Муромцев, господин
Глава последняя
Трое мужчин стояли и в изумлении смотрели на желтобилетницу. Муромцев немедленно понял, кто явился к ним с повинной. Ни прекрасно подогнанное по фигуре алое атласное платье, ни яркий, почти что театральный, макияж не могли ввести сыщика в заблуждение. Цеховский же и Барабанов, напротив, едва не открыв рты пялились на странную «гостью», сдерживающую возбужденное дыхание и зыркавшую по углам кабинета.
— Вот видите, Вячеслав Иванович, и не нужно никаких распоряжений о задержании, — не сводя глаз с посетительницы проговорил Муромцев, — он сам пришел.
— Он?! Извольте объясниться, Роман Мирославович!
Полицмейстер возмущенно поглядел на Муромцева, потом снова на красное платье, словно стараясь взглядом проникнуть под него, прищурился, покраснел, побледнел, потом снова покраснел, еще гуще чем прежде, и наконец, приложив ладонь ко лбу, опустился в свое кресло. Барабанов застыл на месте, вытаращив глаза, только его правая рука судорожно шевелилась, пытаясь выудить из кармана пачку папирос.
— Меня зовут Яков Кобылко, и я хочу сделать признание. Я требую немедленно позвать сюда газетчиков и представителей общественности!
Цеховский отвел руки от лица и, нервно оглянувшись на дверь, прошипел:
— Газетчиков?! Да вы в своем ли уме?! Я немедленно вызываю сюда пристава, чтобы вас хорошенько умыли, обрядили, как полагается, в арестантскую робу! А признание свое вы будете делать перед моими сыщиками в допросной комнате! Они люди грубоватые и сантиментов не любят, но дело свое знают о-о-очень хорошо! Надеюсь, вам это ясно, Кобылко?
Пришедший обиженно закусил губу и ответил решительным голосом, обращаясь почему-то к Муромцеву:
— Я не просто так явился сюда в этом виде, зная, что не обойдется без приставаний, как, например, от вашего грубияна-пристава! Мой облик — знак злой судьбы, свидетельство преступления жестоких людей, которые втянули меня в этот кошмар и погубили! Мне необходимо совершить это признание именно в таком виде — каков я стал, а вовсе не в безликой арестантской робе! Я хочу, чтобы моя история получила огласку и стала известна людям, поэтому я требую присутствия журналистов!
— Ну, полноте, Яков, присядьте и успокойтесь, безусловно, мы выслушаем вас. Если вам проще сделать признание в платье, что же, не думаю, что для господина полицмейстера будет большой проблемой позволить вам это, в конце концов, нам важнее всего узнать факты преступлений, раз уж вы готовы нам их сообщить. — Муромцев вопросительно поглядел на Цеховского, который все еще сидел пунцовый, с встопорщенными усами. — А что касается общественной огласки, не переживайте, я и мои коллеги посланы сюда по повелению самого господина министра, так что все, что вы скажете, будет известно на высочайшем уровне. А что касается газетчиков — уверяю вас, на суде их будет предостаточно, и свою долю внимания прессы вы, безусловно, получите.