Дело толстых
Шрифт:
Гудвин встал, подошел к темному окну и сквозь прозрачный тюль долго смотрел на освещенную полоску шоссе, на мчащиеся автомобили. Новый план Домино ему нравился. Но также Вова знал, как работают криминалисты, знал о тестах на пороховые частицы, о консервации запахов, о том, что по единственному волоску с места преступления можно установить преступника.
— Вова, убийства бомжей тщательно не расследуются, — словно подслушав его мысли, проговорила Домино. — Тем более когда нас спросят, — а нас спросят, — мы непрозрачно намекнем, что Боря отъявленный трус и вполне мог шмальнуть в бомжа, вывалившегося
— Огнестрелы, Марта, всегда на особом учете, — продолжал упорствовать Гудвин.
— Вова, а ты сможешь пристрелить бомжа с дистанции в сто метров? Не приближаясь, не оставляя своих следов? Ствол потом в кусты неподалеку сбросишь…
Гудвин стрелял хорошо. Как каждый стопроцентный мужик, он любил оружие, хорошие машины и ненавязчивых женщин.
— Не в цвет, Домино, — не поворачиваясь, произнес Вова. — Мусора на Борю только посмотрят, сразу поймут — эта фря не выстрелит.
— Ты не прав, — спокойно возразила Домино. — Если бы Боря действительно был чист и возмущался искренне, ни один мент его бы не заподозрил. Но представь реакцию Бори, когда его среди ночи берут, вяжут и на вилы сажают. Он ни на один вопрос ответить не сможет. Тем более объяснить, где он пистолет оставил. Будет молчать как рыба, и адвокат не поможет.
На этих словах Гудовин развернулся к Марте и длинно, с лагерными оборотами выругался. Смысл тирады на русский язык можно перевести так: умная женщина Марта Игоревна придумала хороший план, в результате коего Гольдман Борис Аркадьевич почувствует себя очень плохо.
— То-то же, Вова, — улыбнулась Марта. — Милиционеры не любят, когда подозреваемые отказываются отвечать на элементарные вопросы и требуют адвоката.
— А если Боря со страху на коллективку расколется?
— Вова, Боря трус, а не дурак. Поймет, убийство бомжа на него вряд ли повесят, а вот от групповухи с настоящей потерпевшей ему уже не отвертеться.
Гудвин вернулся на диван, взял стакан с коньяком и залпом выпил.
— Лады, Домино. Но мы-то ему тогда зачем? Бориску адвокат вытащит.
— Ну, во-первых, с адвокатом мы торопиться не будем. Во-вторых, ты в хату маляву отправишь, попросишь принять фраера по-людски. — Гудвину казалось, что Марта уже диктует ему текст записки в СИЗО. Старый Князь многому успел научить приемную дочь. — А я, Вова, опять спущусь к Боре добрым, всепрощающим ангелом — дам алиби, поддержку и обещание хранить тайну. Когда Борю после первого допроса с отказами и истерикой в камере закроют, у него одна надежда останется — мы, Вова. — Домино взяла из вазочки орешек в шоколаде и разгрызла его белыми зубками. — А уж мы с тобой, Вова, такую кутерьму разведем — рады стараться! Поймет Бориска, что без верных людей жизнь — рабская неволя.
В кармане Гудвина запиликал сотовый телефон. Вова достал мобильник, выслушал короткое сообщение и доложил Марте:
— Девчонка дома. Мы ее на улице караулили, думали, хавера пустая. А она, оказывается, никуда не выходила, в темноте сидела. Только что свет зажгла. Ехать, Домино?
Марта в задумчивости разгрызла еще два орешка и произнесла:
— Подожди, Вова. Она сейчас, ночью, никому дверь не откроет. Завтра пошлешь к ней верного человека, пускай
— А если Боря завтра в ментуру пойдет, заяву на пропавший ствол писать?
— Не пойдет, — ухмыльнулась Домино. — Он завтра хворый будет. На радостях так насосется, валежником лежать будет.
На следующий день Борис Аркадьевич появился в офисе только после обеда. Бледный и слегка опухший, он прошел мимо кабинета Марты к себе и сразу попросил секретаршу сделать крепкого чая.
Прежде чем бежать к заварочному чайнику, секретарша склонилась над селектором, нажала кнопку и прошептала:
— Пришел, Марта Игоревна.
Домино дала любовнику время на утоление похмельной жажды, взяла несколько листов бумаги и отправилась в соседний кабинет.
— Добрый день, Борис, — как ни в чем не бывало поздоровалась Марта.
— Добрый, — буркнул Гольдман. — Что у тебя?
— Поставки, — коротко ответила Марта и положила на стол перед шефом бумаги.
Борис Аркадьевич быстро просмотрел документы, болезненно сморщился, но подпись поставил.
— Все?
— Почти. Пришел факс из Дрездена. Посмотришь сейчас или подождешь до завтра? — Голос «доброго ангела» искрился сочувствием к падшим, и Борис Аркадьевич наконец посмотрел на любовницу. Но, встретив открытый, чистый взгляд, тут же отвел глаза.
— До завтра, Марта Игоревна…
«Скотина! — возвращаясь к себе, думала Марта. — И кто сказал, что евреи не пьют и с девками не путаются?! Еще как пьют и путаются! Впрочем, — Марта шумно, вслух вздохнула, — возможно, мне просто не повезло и я наткнулась на единственную паршивую овцу. Точнее, свинью».
Остаток рабочего дня Гольдман провел в слегка разогретой сауне офиса — выпаривал токсины из тела. (Финская баня была любимым местом Бориса Аркадьевича. Когда турецкие мастера делали в офисе евроремонт, российские работяги параллельно, в рекордном темпе, трудились над довольно скромной по размаху банькой. На бетонных полах офиса еще только лаги лежали, а Борис Аркадьевич уже воплотил в жизнь свою мечту — сухая парная для него одного. Толстый хозяин «Гелиоса» не любил общественных парных и гостей приглашал очень избирательно.)
В тот день Марту и «лучшего друга» Владимира Александровича Гольдман с собой не позвал. Он больше не хотел их видеть. Они уже стали неприятным напоминанием. От секретарши Домино узнала: на субботу шеф заказал билеты в Цюрих.
Вечером в офисе Гудовин получил от Марты конверт с валютой.
— Здесь пять тысяч, — сказала Домино. — Не жмоться, Вовик. Сколько девчонка за ствол ни попросит, столько и давай. Но начинай с трех.
— А не жирно ей будет? — покачивая конверт на ладони, спросил Гудвин.
— Не жирно, — отрезала Марта, — в самый раз. И сам не ходи. Пошли кого-нибудь. С тобой она договариваться не будет. Понял? — Гудовин хмыкнул и направился к выходу. — Потом с Борика сторицей возьмем! — бросила вдогонку Домино.
В половине девятого вечера в квартиру Марты, шатаясь, ввалился окровавленный Гудвин. И без того обычно бледное лицо Вовы было белым до синевы. Вся левая сторона джинсовой рубахи пропиталась красно-бордовым. Гудовин зажимал ладонью рану в верхней половине груди. Поверх рубахи на него была накинута чужая огромная ветровка.