Дело толстых
Шрифт:
Своих подруг, с которыми приехала в курортный город, Марта бросила. Эти глупые гусыни начинали раздражать постоянным нытьем и трусостью. Их потолок — развести прыщавого лоха на пару чебуреков и кружку кислого пива. Предел мечтаний — бесплатный ужин в ресторане и путешествия автостопом.
А Марте было надо больше. Зачем ложиться под потного мужика за банку пива? Зачем тратить усилия на нищую компанию студентов? Зачем плясать на глупых дискотеках, когда в городе полно шикарных ресторанов? Продавать
И Марта сделала выбор. Оставила подруг, послала их ко всем чертям и ушла в автономный полет.
Будущее показало, насколько она оказалась права. Домино получила свой приз и отдавать его не собиралась.
…Марта неспешно варила кофе для корчившегося от страха Бориса, смотрела, как медленно поднимается шапка пены в джезве, и ждала из комнаты призыва — помоги! Спаси, помилуй, дай надежду!
Но Гольдман молчал.
Все с той же усмешкой Домино неторопливо разлила кофе по чашкам, остановилась ненадолго перед зеркалом — глаза блестят, румянец ровный, помада не размазалась, — поправила прическу и понесла поднос в комнату.
Увидев любовницу, Борис попытался выпрямить спину. Старый башмак старался выглядеть человеком.
— Я не могу, Марта, — выдохнул он и горделиво приосанился. Хотя в глазах стояла тоскливая мольба.
«Уговаривать не стану», — твердо решила Домино. Поставила поднос на столик и пожалела, что Гудвин так быстро сломался. Вид крови лишал Гольдмана воли.
— Хорошо, — покорно и слегка равнодушно отозвалась Марта. — Хочешь, я отвезу тебя в аэропорт?
Борис дернулся, взвыл и, обхватив голову руками, завыл:
— Я не могу, Марта!! Я не смогу смотреть ей в глаза!!
— Кому? — спокойно спросила Домино и отхлебнула кофе. Тонкая чашечка из фарфора ни разу не дрогнула в длинных пальцах.
— Девчонке-е-е-е!! — Гольдман раскачивался из стороны в сторону и буквально рвал на себе волосы.
— А где ты собираешься смотреть ей в глаза? — Марта невозмутимо поставила чашечку на блюдце и промокнула губы салфеткой.
— Ну… не знаю… — Гольдман, как завороженный, следил за ее движениями, — в кабинете следователя, на очной ставке…
— А-а-а, — протянула Марта. — Так ее не будет, Боря.
— Как это? — Борис Аркадьевич прекратил раскачиваться и удивленно посмотрел на собеседницу.
— А при чем здесь ты? Ты девчонку в глаза не видел. Борсетку стащили у меня и Ляльки. Мы с Лялькой и объясняться станем.
— Но ведь девчонка скажет…
— Да мало ли, что она скажет! Воровка, шантажистка и преступница! Она может выкручиваться как угодно! Следаки и не таких артистов видели. Но, Боря, пулевое ранение на плече у Вовы, а не у нее. Кому поверят? Мы, дорогой мой, потерпевшие.
— Вова тоже не ангел, — буркнул Гольдман, — в милиции на него досье заведут толщиной с
— Конечно, — кивнула Марта. — Досье. А кого, как не Вову, ко всяким воровкам посылать? Отца Серафима? Нет, Боря, все логично. В ментовке не дураки сидят, там знают, чем Вова в нашей конторе занимается. Он, Боря, щекотливые вопросы улаживает и за это деньги получает.
Гольдман вскочил на ноги и начал кружить по комнате. «Так-так-так», — бормотал Борис Аркадьевич, его щеки тряслись, губы шевелились почти без звука.
— Значит, ты предлагаешь… — начал он.
— Я, — жестко оборвала Домино, — ничего не предлагаю. Хочешь — отвезу тебя в аэропорт, хочешь — Ляльке позвоню. Выбирать тебе. Впрочем… я могу тебя и к девчонке доставить. Авось в тебя она не выстрелит. Договоришься. Откупишься.
В половине седьмого утра Марта поехала в шестую больницу. Распихав по белым халатам взятки, она прошла в палату Гудвина и, не смущаясь, разбудила спящего после операции под наркозом подельника.
— Подъем, Вова. Наши в городе. Боря сидит у меня и пишет заявление. Лялька тоже там, ждем только адвоката.
В глазах Гудвина плавал наркотический туман. Вова облизал сухим языком потрескавшиеся губы и просипел:
— Заяву отдавайте по твоему адресу… там мой старлей трубит. Я ему позвоню, скажу, чтоб постарался дело себе взять.
— Хорошо. — Марта поднесла к Вовиным губам чайничек и напоила водой.
— Лялька согласна?
— Угу. Любит она тебя, Вова, никак не пойму за что.
Гудвин довольно оскалился:
— Есть за что, Домино.
— С меня одного потребовала — никогда не называть Лялькой. Говорит, с детства кукольных имен не выносит.
— Боря как?
— Плачет. Птичку жалко.
Гудвин пристально поглядел на Марту, потом откинулся на подушку и, разглядывая белый больничный потолок, спросил:
— А тебе, Домино, не жалко девочку?
Домино поправила на Вове одеяло, погладила больного по волосам и тихо произнесла:
— А меня, Вова, жалел кто-нибудь?
Гудвин скосил глаза на Марту:
— Тебя пожалеешь…
— А ты попробуй. Если девчонка сильная, выдержит. Из зоны вытащу, денег дам. Захочет, на работу устрою.
— К себе? — усмехнулся Гудвин.
— Могу и к себе. Пусть служит Боре напоминанием лучших дней.
— Перебор, Домино, — бросил Вова.
— Согласна. Но и жизнь, милый, штука не простая. Научит смеяться сквозь слезы.
— Может, и мне поможешь? На Ляльке оженишь? — внезапно озлился Гудвин.
Марта улыбнулась:
— Много чести. Тебе.
— Смотри, Домино… я вольный ветер… меня Лялька уже того… в Кашине мужем назвала.
Домино нахмурилась. Главбух «Гелиоса» была ее единственной подругой в этом городе.