Дело Томмазо Кампанелла
Шрифт:
– Он заживо сварил его голову в масле для чебуреков! – спокойно произнес тот.
– Вы врете! Вон стоит Совиньи, цел и невредим! – истерично воскликнул Журнал «Театр».
На этот раз вздрогнул уже Жора-Людоед, который так и не смог рассмотреть, кто же прячется за разломанным музейным стендом.
В следующее мгновение Совиньи наконец-то покинул свое укрытие и сам вышел навстречу Жоре-Людоеду.
– Да, вот он! – удовлетворенно проговорил Журнал «Театр».
– Здравствуй, Совиньи! – шагнул ему навстречу Охапка.
– Я тебя не знаю, – сухо сказал Совиньи, даже
– Ну что, дружок… Один в вашей троице уже без пальца, а двое других – все еще с пальцами. Непорядок!.. – угрожающе проговорил Совиньи. – Впрочем, отрубить вам пальцы будет мало. Я вам еще глаза повыкалываю!
В следующую секунду Жак, выхватив из кармана короткий нож с выскакивавшим при нажатии кнопки блестящим лезвием, бросился на Совиньи, но отброшенный кулаком великана, точно механическим молотом, отлетел в сторону, с грохотом опрокинув набок сразу несколько стульев, стоявших в хориновском зрительном зале, и остался лежать недвижим. Блестящий нож его отлетел на несколько метров в сторону, куда-то под музейные стенды, где его уже не было видно.
Совиньи остановился, по-прежнему глядя на Жору-Людоеда. Все молчали, молчание странным образом слишком затягивалось. Казалось, никто не знает, что теперь лучше всего сказать.
Жак некоторое время лежал, не подавая признаков жизни. Наконец он поднял голову и, посмотрев на Совиньи мутным, бессмысленным взглядом, с трудом приподнялся и сел на полу прямо.
– Сейчас я тебя убью! – проговорил Жак, но Совиньи даже не обратил на него внимания, и Жак с исказившимся лицом обхватил голову руками, словно пытаясь унять какую-то чудовищную боль, что накатила на него в этот момент.
– Свойства моего характера не таковы, чтобы я просто стоял за музейным стендом и не попытался поиграть на таких странных струнах, которые всюду здесь через весь зал этого маленького театра протянуты, – страх, трусость, чувство здравого смысла, которое есть у других людей, и чувство пользы, которое тоже у них имеется. Какая глупость! Какая это была бы глупость – быть в таком вот зале театра с моими-то данными, с моим-то скелетом, с моими-то сросшимися ребрами, которые придают всей конструкции особенную, ни с чем не сравнимую жесткость и силу, с моей-то безжалостностью – и не сыграть на чужой трусости да слабости?! На том, что у кого-то чисто физически отсутствуют некие данные, которые могут обеспечить возможность борьбы с Совиньи?! – проговорил Совиньи о себе в третьем лице. Добавил, глядя на Жору-Людоеда:
– И ты, язва, сейчас мне дорого за все заплатишь! Сейчас от тебя и мокрого места не останется, хоть ты и силен, и горд! Много я таких, как ты, зверюг в бараний рог скрутил. Сейчас я тебя при всех в бараний рог скручу!.. И после все будут рассказывать, и в газетах напишут, как в такой-то день, в зале самодеятельного театра, закатилась слава Жоры-Людоеда, потому что Совиньи растоптал его… У меня сегодня такое настроение замечательное: свой характер, свои исключительные свойства всем показать! Сегодня необыкновенный день, самый важный день в моей жизни. Рубежный день, день, которого я ждал всю жизнь. Сегодня я буду возведен на царство и как лев стоит среди зверей царем, так и я стану царем среди человеков!.. Таков я – Совиньи, великий и необыкновенный! Человек со сросшимися ребрами!.. Ты нужен мне, Жора-Людоед, мне давно нужен был такой противник, как ты!..
– Стой! Я отец твоего единоутробного брата! – вдруг проговорил Жора-Людоед. – Стой! Давай поговорим с тобой о том о сем…
Рука Жоры-Людоеда в этот момент опустилась в карман пиджака.
Хориновцы затаили дыхание…
Но именно в этот момент на выходе из лабиринта музейных стендов, что вел к двери на улицу, появился очень хорошо и со вкусом одетый господин…
– О, это же Лассаль! Вот это да!.. – потрясенно проговорил Совиньи. – Настоящий живой артист Лассаль, которого я столько раз видел в кино и по телевизору!
Между тем великий артист Лассаль, увидев в зальчике самого необычного в мире самодеятельного театра Жору-Людоеда, чрезвычайно удивился и, обращаясь к нему, проговорил:
– Жора, и ты здесь?! Вот уж кого не ожидал здесь встретить, так это тебя!..
– Да, я тоже, признаюсь, немного удивился, встретив вас здесь, – с достоинством ответил Жора-Людоед, глядя на Лас-саля. – Совсем недавно мы с вами встречались, пили кофе, беседовали… И вот встретились вновь. И где?.. В каком-то маленьком самодеятельном театрике!.. Удивительно!..
– Ты пил кофе с Лассалем?! – пораженно спросил у Жоры-Людоеда Совиньи. – Ты пил кофе с самим Лассалем?! Вот это да!
Жора-Людоед не обратил на Совиньи никакого внимания.
Жак тем временем поднялся с пола, но не стал набрасываться на Совиньи с ножом, тем более что и ножа-то при нем больше не было, а подошел к беседовавшим Жоре-Людоеду и Лассалю.
– Что же тут удивительного? Я предполагал встретить здесь своего сына. Он говорил мне, что заедет сюда, в театр, которым руководила его тетушка… – объяснил Лассаль.
– Познакомься, это мои друзья: Жак, Совиньи, – сказал Жора-Людоед Лассалю.
Тот пожал обоим руки.
Наверное, если бы в тот момент случилось второе Пришествие, то Совиньи был бы потрясен меньше, чем сейчас, увидев в зальчике «Хорина» живого великого артиста Лас-саля.
– Скажите, нет ли здесь с вами моего сына, Сергея Ласса-ля? – спросил Лассаль у стоявших чуть поодаль самодеятельных артистов.
– Нет, его здесь нет, – ответил за всех Журнал «Театр».
– Вот это да! Великий артист Лассаль собственной персоной пожаловал к нам! – выразил свое восхищение приходом известного человека дедок.
– Отлично! Отлично! Вы помните, о чем говорила нам Юнникова?.. Вот он, Лассаль собственной персоной! Она замолвила за нас словечко! – восхищенно сказала женщина-шут. – Перед нашим «Хорином» открывается огромное будущее.
Но Лассаль никак не откликнулся на эти слова женщины-шута…
Неожиданный приход Лассаля настолько поразил всех, кто был в этот момент в зальчике самого необыкновенного в мире самодеятельного театра, что они, казалось, уже напрочь позабыли о совсем недавно разыгравшихся здесь событиях.