Дело закрыто
Шрифт:
Смуглая сутулая женщина с изможденным морщинистым лицом крикнула через головы чуть не десятка человек:
— Харри, это божественно! Я беру. Скажи ей, чтоб повернулась, я хочу еще раз посмотреть спину.
Марион медленно повернулась, грациозно выгнув шею, оглянулась через плечо и застыла в этой позе. Ее темные волосы были собраны на затылке, лицу придана ровная матовая бледность. Глаза, благодаря залегшим под ними теням, казались неестественно темными и большими. Марион выглядела так, будто в действительности находилась совсем в другом месте. Платье невесомой дымкой окутывало грациозные изгибы ее тела, сглаживая и смягчая их еще больше.
— Достаточно, — бросила ей Гарриет Сент-Джаст. — Следующим покажешь черный бархат.
Марион вышла, и серо-голубой лунный шлейф потянулся следом. Когда двери за ними закрылись, девушка по имени Селия, демонстрировавшая ярко-зеленый спортивный костюм, хихикнула:
— Ну, старуха Кэти дает! «Я беру!» — скопировала она голос смуглой женщины. — Представляешь, как это будет выглядеть? Вот черт! Даже жалко: такое красивое платье.
Марион промолчала. Со сноровкой, которую дает только долгая практика, она стягивала через голову платье. Ей удалось высвободиться из него, не сдвинув в своей прическе ни волоска. Потом она сняла с плечиков черное бархатное платье со шлейфом и стала его надевать.
В дверь просунула голову низенькая белокурая женщина с пушистыми густыми бровями.
— Тебя к телефону, Ивонна.
Селия хихикнула.
— Ох, не хотела бы я оказаться на твоем месте, если Харри об этом узнает. Во время-то показа! Слушай, Флора, неужели я и в самом деле должна напялить на себя эту розовую гадость? Это же совершенно не мой стиль! Я в таком виде на Тоттнем-Корт-роуд [7] и в гробу не рискнула бы показаться, честное слово.
— Лучше поторопись, — фыркнула Флора и закрыла дверь.
7
Одна из центральных улиц Лондона
Марион прошла в кабинет и подняла трубку. Напрасно Флора не ответила, что она занята. Марион совершенно не представляла, кто мог ей сюда позвонить. Но, кто бы это ни был, он позвонил очень не вовремя. Флора была слишком мягкосердечна — дальняя родственница Гарриет, она тянула за шестерых и никогда не жаловалась, но сказать «нет» было выше ее сил. Марион поднесла трубку к уху и услышала далекий мужской голос:
— Миссис Грей?
— Да.
Черная бархатная лямка соскользнула, и она повела плечом, чтобы вернуть ее на место.
— Марион, это ты?
Она узнала этот голос сразу же. Ее лицо изменилось, и она через силу выговорила:
— Кто это? Кто говорит?
Но она слишком хорошо знала кто.
— Берти Эвертон, — сказал голос. — Слушай, не бросай трубку. Это важно.
— Мне нечего тебе сказать.
— Я знаю, знаю. Я все понимаю, в этом-то и беда. Я бы не стал тебя беспокоить, если бы это не касалось Джеффри. Я подумал, тебе нужно знать. Ничего особенного, конечно, но все же. Я решил, что должен тебе сказать.
Марион тяжело оперлась на письменный стол Гарриет и сказала:
— Я не могу с тобой встретиться. Если у тебя есть что-то — что сказать, — обращайся к моему адвокату.
Эти слова дались ей с таким трудом, что через секунду, услышав ответ, она уже не знала, сумела ли произнести их вовсе.
— Вот и отлично. Я загляну часиков в шесть, — сказал Берти Эвертон.
Марион вспыхнула.
— Ты ведь знаешь, что не можешь сюда приходить!
— Ну, тогда у тебя дома в половине седьмого. Ты уже вернешься?
— Не знаю. У меня показ. Я могу опоздать.
— Я подожду, — сказал Берти Эвертон и повесил трубку.
Марион вернулась в примерочную. Черное бархатное платье называлось «Лукреция Борджиа». У него была широкая жесткая юбка и облегающий корсаж, по моде эпохи Возрождения расшитый жемчугом. Вдоль тяжелых рукавов от плеча до запястья тянулись атласные вставки цвета темной слоновой кости. Выходя из примерочной, Марион взглянула в зеркало. Она не увидела там платья — зато она увидела в своих глазах гнев.
Платье имело оглушительный успех. Его купила тоненькая блондинка, то и дело подносящая к носу крохотный лоскут алого шифона. Это была чья-то подруга из провинции, и, если ей нравилось воображать себя Лукрецией Борджиа, никто, разумеется, ей помешать не мог.
Глава 22
Немногим позднее половины седьмого вечера Хилари добралась до окраины Ледлингтона. При виде первых уличных фонарей она едва не расплакалась от радости. Когда долго блуждаешь впотьмах, на каждом шагу сталкиваясь с жестокостью, и чудом спасаешься от насильственной смерти, очень быстро забываешь, что в мире существуют такие замечательные вещи, как уличные фонари, трамваи, автобусы и толпы людей.
Толпы между тем посматривали на Хилари как-то странно. Поначалу она была так ослеплена восторгом, что не замечала этого, но, когда первая радость улеглась, игнорировать эти взгляды и дальше стало попросту невозможно, и Хилари очнулась, сообразив, что всю ночь ползала по грязным дорогам, продиралась сквозь изгороди и, вероятно, сильно теперь напоминает прошлогоднее пугало. Она огляделась по сторонам и обнаружила на другой стороне улицы вывеску «Сорока и попугай». Вывеска была очень милой: сорока и попугай сидели рядышком на золоченой жердочке. Сорока была черно-белой, попугай — абсолютно зеленым. Они испокон веков украшали вывеску одной из лучших гостиниц Ледлингтона, хотя никто и не знал, что именно они призваны были символизировать.
Хилари перешла улицу, преодолела с полдюжины ступеней и вошла в такой сумрачный холл, что к ней тут же вернулась уверенность. Позднее, когда она умылась, он, разумеется, показался ей несколько мрачноватым, но на данный момент подходил в самый раз. После того как она объяснила приятной пожилой леди за стойкой, что попала в велосипедную катастрофу, весь персонал гостиницы проникся к ней искренним пониманием и сочувствием, хотя, надо признать, сделать это было весьма непросто: посмотрев в зеркало, Хилари пришла к выводу, что более подозрительной и не внушающей доверия особы она в жизни еще не видела. Одна половина лица была целиком покрыта засохшей грязью — Хилари тут же вспомнила мокрый гравий под своей щекой. Шляпка исчезла — Хилари представления не имела, когда это случилось, — и волосы были перемазаны глиной. От виска к уху тянулась длинная царапина; еще одна — поменьше, зато глубокая — украшала подбородок. Обе кровоточили, и кровь смешалась с глиной причудливыми разводами. Пальто висело клочьями, юбка была порвана, а ладони стерты.