Дело
Шрифт:
Цикл романов Чарльза Сноу, видимо, будет продолжен им, — автор находится в хорошей творческой форме, и можно ожидать еще немало интересного от его талантливого пера. При этом Чарльз Сноу одновременно со своей литературной работой нередко выступает как общественный деятель, глубоко задумывающийся над судьбами современного ему общества. Часто появляются его статьи на страницах английских и американских газет и журналов, а в последние годы его фамилию мы регулярно встречаем и в советской печати.
В 1959 году он прочел в Кембриджском университете лекцию «Две культуры и научная революция»,
«Положение человека может быть трагическим, но положение общества не должно быть таким», — провозглашает Сноу.
Чуткий художник, пытливый наблюдатель жизни своего общества, Сноу остро ощущает, что «в королевстве датском» отнюдь не все в порядке. Он по-своему объясняет все сильнее назревающий духовный кризис западного мира. Он дает какие-то свои рецепты лечения этой болезни. Конечно, — мы, советские люди, по-другому понимаем болезни капитализма, считаем их неизлечимыми и предвидим другое их развитие — мы верим в иной путь, который изберет себе человечество в будущем. Но познакомиться с идеями и творчеством столь крупного писателя и деятеля культуры современной Англии будет небезынтересно для наших читателей.
Это тем более так, что Чарльз Сноу — один из самых честных, полных чувства ответственности художников и мыслителей западного мира, писатель-гуманист, человек, который искренне хочет содействовать идее мирного сосуществования государств с разным общественным строем, развитию взаимопонимания между Востоком и Западом. Это тем более так, что Чарльз Сноу показал себя другом нашей страны, другом нашей советской литературы и делает много для того, чтобы ознакомить с ее достижениями своих соотечественников.
ДЕЛО
Часть первая. Первая из инакомыслящих
Глава I. Неудачный вечер
Когда Том Орбэлл пригласил меня пообедать в свой клуб, я полагал, что буду его единственным гостем. Однако, встретив меня, — он ждал возле будки швейцара, пока я подымался по ступеням крыльца, — он первым долгом озабоченно сообщил мне заговорщицким шепотом:
— Видите ли, я хочу познакомить вас
Том был крупный, еще молодой человек, хорошо подбитый жирком, под которым угадывались, однако, широкая кость и крепкие мускулы. Ему не было еще и тридцати, но он уже начал лысеть. Лицо у него было гладкое, свежее, улыбка приветливая, открытая, с ехидцей, подчас любезная и чуть заискивающая. Поздоровался он со мной радушно, слова приветствия звучали искренне, и выражение лица было дружелюбное, но большие голубые глаза смотрели настороженно и недоверчиво.
Он говорил мне о своей гостье:
— Видите ли, это молодая дама. И знаете, Люис, она совсем недурна собой.
Я и забыл, что этот клуб, как и многие другие лондонские клубы в пятидесятых годах, стал допускать женщин обедать в своих стенах. Слушая его, я ни на минуту не сомневался в том, что приглашен сюда с какой-то определенной целью, но с какой именно, догадаться пока не мог.
— Вы правда ничего не имеете против? — настойчиво спрашивал Том, пока я снимал пальто. — Не возражаете?
Энергично расправив мощные плечи, он повел меня в читальню. Это была длинная комната, мрачная и пустая. Несмотря на то что за окнами стоял теплый сентябрьский вечер и во всех каминах пылал огонь, из нее, казалось, пахнуло сыростью. У одного из каминов в дальнем конце комнаты сидела пара — мужчина и женщина, в руках у них были журналы в глянцевитых обложках. Возле другого, опершись о каминную полку, стояла молодая женщина в красном свитере и черной юбке. Обращаясь к ней, Том Орбэлл с нарочитой бодростью воскликнул:
— Вот и мы!
Он представил меня. Ее звали Лаура Говард. Том сказал правду — она была прехорошенькая. У нее было сужающееся книзу личико, ясные серые глаза, движения решительные и в то же время грациозные. Том усадил нас в кресла по обе стороны камина, заказал виски и коктейль, плюхнулся на диван между нами. «Вот и мы!» — повторил он тоном человека, твердо решившего хорошо выпить в этот вечер в приятной компании.
Он продолжал болтать, осыпал нас обоих комплиментами и пустил в ход все свое остроумие, всю свою жизнерадостность, чтобы создать непринужденную атмосферу.
Я взглянул на Лауру. Ясно одно, подумал я, она была поражена не меньше моего, узнав, что обедает не наедине с Томом Орбэллом, точно так же поражена и еще больше этим недовольна.
— Когда же вы снова к нам соберетесь? — обратился Том ко мне, щедро отхлебнув виски. — Право, нам очень вас не хватает.
Под «нами» он подразумевал один из колледжей Кембриджа, членом совета которого я состоял до войны. У меня до сих пор сохранилось там много друзей (включая моего брата Мартина — тоже члена совета), и обычно два или три раза в год я ездил туда повидаться с ними. Во время одного из таких посещений я и познакомился с Томом, который тогда только что защитил диссертацию и получил звание кандидата исторических наук. У него была репутация молодого человека весьма одаренного, и я слышал от своих старых друзей, что придется-таки избрать его в члены совета. В должный момент избрание это состоялось, насколько я помню, в 1949 году, то есть за четыре года до настоящего обеда в клубе.