Демагоги, пастухи и герои
Шрифт:
В то время как основная масса человекообразных продолжала бороться за выживание, балансируя на грани жизни и смерти, «лучшие» её представители теперь беспечно пожинали плоды чужих трудов.
Древний человек не имел ничего, кроме самого необходимого, без чего не мог выстоять в борьбе с природой. Однако социальное неравенство породило неравенство имущественное. Потому что в мире, где всё прежде было практично и целесообразно, появились лишние вещи. Лишние вещи порождают зависть. Зависть порождает вражду. Так начинается новая эпоха в истории человечества – эпоха железа и крови, эпоха золота и красноречия, квинтэссенция которой – перманентная и жестокая борьба за власть.
У феномена власти есть две природы – социальная и психологическая. Социальная природа власти рациональна, она происходит из стремления общества к внутреннему порядку. Отсутствие порядка – зло, ибо оно ведёт к конфликту, следствие которого – гибель. Благополучное сосуществование двух и более особей одного вида требует установления определённых норм и правил, обязательных для соблюдения, а также наличия институтов, которые эти правила поддерживают и охраняют.
Порядок был принесён в мир богами. Боги дали людям законы и предписания, которым те должны были следовать. Те же, кто не подчинялся этим предписанием, становились изгоями и попадали к богам в немилость. Так говорят мифы.
Поддержание порядка боги возложили на всё общество. Поэтому изначально не было персонифицированных носителей власти – и в этом есть особый смысл. Империя Александра была личным делом Александра. С его смертью она прекратила своё существование. Власть же безличная есть дело всего народа – rem publicum, общественное дело, по сути своей власть вечная и справедливая, не связанная с отдельной личностью.
Психологическая природа власти состоит в желании одних повелевать другими. Это желание иррационально по своей сути и возрастает по мере того, чем больше власти обретает человек. Всё дело в том, что и сильные мира сего – такие же люди, как и все остальные, и им присущи обычные человеческие чувства, которые мешают им, выполняя своё предназначение, действовать беспристрастно, во благо всех людей. И именно потому злоупотребление могуществом и властью мы наблюдаем сплошь и рядом, в то время как действительно справедливые правители – лишь идеальные примеры для подражания, всеми восхваляемые, но мало кем наследуемые.
«Лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует. Несколько хуже те правители, которые требуют от народа его любить и возвышать. Еще хуже те правители, которых народ боится, и хуже всех те правители, которых народ презирает». Так говорит Дао Де Дзин.
Отсюда следует, что тирания такое же социальное зло, как и анархия, ибо диктатор присваивает себе то, что по праву принадлежит не ему, а Богу – абсолютную верховную власть.
Эпоха войн породила ещё большее зло. Простой анализ фактов позволяет сделать вывод, что наряду с реальным героизмом, взаимовыручкой, боевым братством и другой относительно позитивной атрибутикой войны, грабежи и убийства (как исход «разборок» среди своих), средневековые пытки и жестокость к пленным, самое извращенное сексуальное насилие в отношении населения (особенно – на чужой территории), вооруженный разбой и мародерство составляют неотъемлемую часть любой войны и относятся не к единичным, а к характерным явлениям для любой из воюющих армий, как только она ступает на территорию (особенно – в случае иноязычного) противника.
«Прославлять себя победой – это значит радоваться убийству людей. Тот, кто радуется убийству, не может завоевать сочувствия в стране. Благополучие создается уважением, а несчастье происходит от насилия». Так продолжает говорить Дао.
Но мир не идеален. Более того – мир построен на лицемерии, несправедливости и обмане, он не имеет ничего общего с идеалами «золотого века», в нём нет ни капли так очаровавшего в своё время Г. Моргана первобытного всеобщего равенства и братства. Поэтому этот несправедливый и жестокий мир должен быть исправлен. И, чтобы восстановить утраченную справедливость, в этот мир приходит Герой.
Воспеваемые в героических песнях герои и подвиги неизменно локализуются в седой старине. «Мало что было еще раньше, то было вдвое раньше», – говорится в «Речах Хамдира».
Время героической песни – абсолютное эпическое время. Оно – невозвратно, величественно; это – «доброе старое время», когда только и существовали столь грандиозные фигуры, о каких повествует героическая песнь.
Все случившееся в те прежние времена полностью завершено. Благодаря эпической дистанции, исключающей всякую возможность активности и изменения, эпический мир приобретает свою исключительную завершенность не только с точки зрения содержания, но и с точки зрения его смысла и ценности все события прошлого нельзя ни изменить, ни переосмыслить, ни переоценить. Эпический мир готов, завершен и неизменен и как реальный факт, и как смысл и как ценность. Эпический мир можно только благоговейно принимать, но к нему нельзя прикоснуться, так как он вне зоны изменяющей и переосмысливающей человеческой активности.
Эпический герой… Он выступает в блеске славы, в сверкании доспехов, бесстрашно сражается с несметными полчищами врагов или побеждает в поединке ужасающего, сверхъестественного противника – дракона, великана.
Эпический человек завершен и закончен. Он завершен на высоком героическом уровне, но он завершен и безнадежно готов, он весь здесь, от начала до конца, он совпадает с самим собою, абсолютно равен себе. Между его подлинной сущностью и его внешним явлением нет ни малейшего расхождения. Все его возможности до конца реализованы в его внешнем социальном положении, во всей его судьбе, даже в его наружности.
Общественное сознание преподносит нам образ героя-одиночки, богатыря, доброго волшебника, на худой конец благородного разбойника вроде Робин Гуда или Стеньки Разина, блюдущих справедливость даже в ущерб собственным интересам, даже ценой собственной жизни.
Но не случайно время героев отстоит от нас так же далеко, как и мифический «золотой век». Оно безвозвратно прошло, кануло в небытие в тот момент, когда герой стал частью упорядоченной иерархии человеческого мира. Пока герой действует сам по себе, не связанный обязательствами ни перед кем, кроме Бога и своей совести и не нагружен бременем мирских забот, он может быть преисполнен человеколюбия и сострадательности, поступать по велению своего сердца. И это – типичный образ, воспетый в древних легендах, фрагментарно дошедший до нас в эпосе о Беовульфе, былинных сказаниях об Илье Муромце и легендах о короле Артуре… Однако же, интегрируясь в социальные структуры, герой перестаёт быть самим собой. Вместо сердца решает разум, место чувств занимает жёсткий прагматизм, на смену вдохновлённости приходит холодный расчёт, на смену идеалам – практическая целесообразность. Выбор прост – либо существовать по законам системы либо оказаться вне её.
Сильные мира сего не могут быть благодетельными и сострадательными, потому что в противном случае они не смогут выполнять свои социальные функции. Чем выше человек поднимается над другими людьми, тем больше ответственности ложится на его плечи, тем чаще он встаёт перед выбором кем или чем пожертвовать во имя практической целесообразности.
Глупо будет выглядеть тот генерал, который будет лить слёзы по поводу гибели солдат, которых он отправляет штурмовать вражеские позиции, потому что солдаты неизбежно должны погибнуть. Не слишком умный генерал бросит их в атаку невзирая ни на что и добьётся победы, пусть даже ценой колоссальных жертв или проиграет, погубив армию. Умный генерал найдёт способ минимизировать потери, но не потому, что ему жаль солдат и их семьи, а лишь потому что солдат – это ресурс, который, в случае больших потерь, сложно будет возобновить.
В битве при Фалкирке, когда после неудавшейся атаки тяжёлой кавалерии англичан бой превратился в кровавую свалку стенка на стенку, король Эдуард приказал своим лучникам и арбалетчикам начать обстрел сражающихся шотландских копьеносцев. Его командиры в один голос воскликнули: «Государь! Но там же наши люди, мы же попадём в них!». «Да, – невозмутимо ответил король. – Но ведь мы же попадём и в шотландцев».
Благородство и честность также никогда не были в числе добродетелей, почитаемых сильными мира сего. Скорее наоборот. Заслуги Хлодвига перед церковью были велики, как крестителя своей страны. Его супруга, королева Хротхильда получила нимб святости. Но Хлодвиг не был канонизирован, и виной тому, очевидно, был характер короля, прагматичного до цинизма. Крещение не было связано для него с нравственным переворотом, подобным тому, какой испытал, например, Владимир Киевский, который стал до того бояться греха, что даже остерегался казнить преступников. Хлодвиг видел в принятии христианства прежде всего практическую пользу, и уже став христианином безо всяких угрызений совести осуществил свои планы расправы над всеми королями-родичами.