Демидовы
Шрифт:
— Ложись, ворог…
Кат в куски изрубил Сенькины портки, исполосовал тело. Из носа кабального темной струйкой шла кровь. Сенька впал в беспамятство…
По лицу ката ручьем лил пот, он обтер его рукавом и снова стал стегать. Распластанное тело слабо вздрагивало…
Избитого Сеньку Сокола отвезли на дальнюю заимку под Серпухов. Много дней за ним ходил знахарь. Велел Демидов передать бывшему своему приказчику:
— Поедешь ты. Сокол, на Каменный Пояс. Каторжной работой будешь избывать грех. Пощадил хозяин за золотые руки… Но помни, развяжешь язык — смерть!
Знал Сокол, Демидов не шутит.
— Не переступлю воли хозяина…
Последний расчет свел Демидов со снохой. Увез он Дуньку по делам на лесную заимку и там закрылся. Кругом шумел бор, за стеной хрупали овес кони. Всю дорогу Никита молчал; а в лесу и без того было невыносимо тоскливо.
— Батя, отчего ты бирюк бирюком?
Демидов широко расставил ноги, от ярости у него перекосило рот, и он стал похож на озлобленного волка.
— Блудом род мой опакостила. Жалею сына — пощажу тебя. Знают в миру трое: вы, паскудники, да я. И никто более не узнает.
Он сгреб сноху за волосы и повалил на пол. Дунька не ревела под плетью. Отходил батя честно, рьяно. Сердце молодки от боя зашлось. Однако она собрала силы, подползла к свекру, схватила руку и поцеловала:
— Спасибо, батя. Суд справедлив. Век не забуду…
— Ну, то-то. Однако и сам я виноват, что не услал тебя с Акинфкой.
Он ткнул сапогом в дверь, она заскрипела, распахнулась, и хозяин вышел из избушки.
7
По небу плыли озолоченные солнцем легкие белые облака, калюжины на дорогах подсохли; по оврагам бегали зайцы, потерявшие зимний наряд; по гнездовьям хлопотали птицы. По ранним утрам над рекой дымил туман; с восходом солнца тающей лебяжьей стаей туман поднимался вверх, исчезал.
На тихих водах Оки, покачиваясь, стояли приготовленные к отплытию струги.
Из Тулы в Серпухов демидовские приказчики пригнали новые партии крепостных и кабальных. По царскому указу дозволено было Никите Демидову отобрать в Кузнецкой слободе двадцать лучших кузнецов и отправить на Каменный Пояс. Кузнецы ехали с многочисленными семьями и со всем своим несложным скарбом. Кузнецов погрузили на особый струг и приставили караул. На трех других стругах ехали подневольные: народу теснилось много, было немало суеты и жалоб. Женщины роняли горькие слезы жалости, прощаясь с родным краем; мужики сдерживались. На стругах расхаживали стражники с ружьями, покрикивали на шумных. Хозяин Никита Демидов поселился на переднем струге в особо срубленной будке — казеннике. На палубе разостлали ковер, поставили скамью; жилистый, могучий хозяин подолгу сидел на скамье и следил за стругами.
На восходе солнца подняли якоря и отплыли по тихой воде; Серпухов стал быстро отходить назад, таять в утреннем мареве, только зеленые маковки церквушки долго еще поблескивали на солнце. Вешняя вода спадала, из оврагов и ручьев торопились последние паводки; но река катила свои воды все еще широко и привольно. В темной глубине ее косяками шла нерестовать рыба.
Сенька Сокол лежал на соломе под палубой на струге, на котором плыл Демидов. Лежал Сенька скованный, иссеченной спиной вверх — раны только что затянулись. Силы понемногу возвращались к нему, но на душу пали тоска и ненависть. Рядом на соломе примостились два вдовых кузнеца из слободы. Оба имели свои кузницы, но Демидов за долги отобрал их, а самопальщиков закабалил.
Вверху на палубе струга раскиданы сенники, овчинные тулупы, лохмотья, пестрят бабьи сарафаны, платки, кацавейки, орут ребятишки; у демидовского казенника лают клыкастые псы; везет их хозяин на Каменный Пояс.
Один из кузнецов, бойкий, как воробей, курносый Еремка, приставал к Сеньке:
— И за что тебя, мил-друг, в железо замкнули? А ты плюнь, не тоскуй. Тоска, как ржа, душу разъедает.
Второй кузнец, широкогрудый мрачный кержак с черной курчавой бородой, гудел, как шмель:
— Чего, как липучая смола, пристал к человеку! За что да кто? Ни за что. Пошто наши кузни зорили? Ну?
Еремка крутнул русой бороденкой:
— И то верно. Зря погибаем.
— В миру так, — продолжал кержак, — одни обманывают и радуются, другие обижены.
— Нет, ты правдой живи, правдой, — не унимался Еремка.
— Пшел ты к лешему. — Кержак сплюнул. — Ты, каленый, не слушай его. И я так думал, а ин вышло как! Прямая дорога в кабалу привела. В миру лжу на ложь накладывают и живут. Вот оно как. Уйду в скиты!
Сенька присел на солому, к его потному лбу кольцами липли кудри, под глазами темнели синяки; в золотистой бородке запуталась травинка. Он запустил за пазуху руку и чесал волосатую грудь:
— Скушно…
Кержак положил мозолистую ладонь на Сенькино плечо:
— То верно: здравому человеку в железах, как птахе в клетке тоскливо. Пригляделся я к тебе и скажу прямо: люб! Айда, парень, со мной в скиты! Еремка отказывается.
Еремка весело прищурился:
— Бегите, а я не побегу. Я еще жизнь свою не отмерил. Вы зря затеяли: Демидов — пес, от него не скроешься… На посадье. Сокол, слыхал твои песни. Спой! Ой, уж как я и люблю песню-то. Спой, Сокол!
Сенька шевельнулся, зазвенел цепью:
— Отпелся.
Кержак не отставал:
— А ты подумай, вот…
Под грузными ногами заскрипела лесенка, под палубу неторопливо спускался хозяин. Кузнецы мигом вытянулись на соломе, прикрылись тулупами и захрапели. Сенька злобно поглядел на Демидова.
Хозяин кивнул головой на кузнецов:
— Дрыхнут? Ладно, пусть отсыпаются, набирают силу, работа предстоит трудная. — Взор Демидова упал на цепь. — Ну как, ожил? Может, расковать?
Сенька промолчал. Хозяин недовольно ухмыльнулся в бороду:
— А пошто расковать? Резвый больно, сбегишь, а в цепях — куда!
Сокол скрипнул зубами; Демидов удивленно поднял брови:
— Зол?
— На себя зол, — блеснул глазами Сенька. — Что ни сделаю — все неудача.
— На роду, знать, тебе так написано, — строго сказал Демидов, — это бог так меж людей долю делит: одному удаль, богачество, другому — холопствовать. Так!
— Уйди со своим богом, — загремел цепью Сенька. — Уйди!
— Бешеный! Ну, да ничего, остудишь кровь в шахте. А ты слухай. — Демидов присел на корточки. — Плывем мы на Каменный Пояс; что было в Туле — назад отошло. Могила! Понял? Руки у тебя золотые и башка светлая… чего ершиться-то? Служи хозяину, яко пес, и хозяин тебя не обойдет! — Никита еще приблизился к Соколу и тихо обронил: — Возвышу над многими, если будешь служить мне преданно.