Демобилизация
Шрифт:
– Не ной. Это же не мениск, - сказала Марьяна.
– Катайся на здоровье. Я к тебе подскачу.
– С коньками?
– Если к Бутыркам подвезешь.
И вот они сидели в ресторане, у которого должны были встретиться еще час назад. Потрясающие новости никакого эффекта на Марьяну не произвели.
– Ну и что?
– скривилась она.
– Думаешь, велика радость?
– Он импозантен, - пыталась защитить Ращупкина подруга.
– Слизняк, - небрежно отмахнулась Марьяна.
Ожидая бифштекса с луком, они пили сладкое вино. Сухое уже кончилось, а от коньяка Марьяна отказалась. Она привыкла платить за
– Не знаю... Может, я зла и несправедлива. Сегодня опять собачье дело. Изнасилование. Жилищный кризис. Людям негде по-человечески перетрахаться. Демобилизованный солдат, набравшись, полез, представляешь к стрелочнице. Тетке 48 лет. Сидела на путях в ватнике и платке, как кулема. Начала орать, так он ее ломом... Парню - 23 года, а теперь вышкой пахнет. Особенно, если пустят показательным...
– Ужас, - вздохнула переводчица, не зная уж как теперь вернуться к разговору о Ращупкине.
Но, догадываясь о желании подруги, Марьяна, закурив длинную болгарскую сигарету, сама сказала:
– Боюсь, этот подполковник тоже меня когда-нибудь пришьет. Плохо их обуздывают в Вооруженных Силах. Сам министр, говорят, большой селадон.
– Он старый, седенький, - улыбнулась переводчица, вспоминая маршала Булганина.
– Хотя моськой - ничего.
– И Ращупкин рылом вышел, - скривилась Марьяна.
– Вообще-то я зря... Он парень что надо. Только устала я от всего, от него и от... В общем, от всех.
Переводчица замерла, ожидая исповеди, и Марьяна, помедлив и раздув начавшую гаснуть сигарету, стала говорить мягко и без раздражения, что с ней случалось теперь не так уж часто.
– Ах, Кларка, не у тебя одной шиворот-наперед и еще раз навыворот. Чёрта лысого меня потянуло на этот говенный юрфак. И денег тут - на три дня после получки, и работа - одно дерьмо и чужие слезы. Война была - не рассуждали. Четыре года - и в дамках. После войны, мол, преступлений будет навалом. Дело перспективное, расти сможешь. Насчет преступлений - не обманули, а все равно лучше б куда-нибудь в другое место пошла.
– Но ведь растешь!..
– уже жалела подругу сердобольная переводчица.
– Хм... Расту?!. Вон Борька, лейтенант без училища - и то на полторы сотни больше гребет. Что ж мне - взятки брать?
– Бери, - улыбнулась Клара Викторовна, впервые подумав, берут ли взятки в прокуратуре.
– После тебя, - отмахнулась Марьяна.
– Свекровь, жеребячье племя, больше половины отбирает. Свекор пятнадцать тысяч, не считая пайка, приносит и все равно с меня и Лешки эта поповна за жратву и домработу вычитает. Кого-нибудь пригласишь, разговорами закармливай. Чаю - и то для гостей не выпросишь. Вчера Лешкина новая пассия прибыла. Я ее из читалки сама за руку привела. Наврала, мол, Алешка зовет. Так даже накормить нечем было. Представляешь, такая, новый тип. Одета - не то, что мы с тобой расфуфыр! а так, скромно, ничего лишнего. В общем, не простой орешек. Скромняга. Алешка ее закадрил на Новый год у Крапивникова.
– Та ягода?..
– Эта...
– рассердилась Марьяна.
– Я тоже, по-твоему, того поля?..
Когда-то они обе прошли через крапивниковский дом, причем Марьяна ненадолго там зацепилась.
– Прости, - сказала переводчица.
– Я не хотела... Честное слово, я даже забыла...
– Я тоже, - усмехнулась Марьяна.
–
– Бедная, - искренне вздохнула Клара Викторовна и чокнулась с подругой.
– И тут мой ненаглядный и разлетелся. Понимаешь, не простой обычный подзаход, а высокое чувство, философские антимонии. Думаю, по кабакам ее начал таскать. Гонорары какие-то куцые стали.
– Жена всегда узнает последней, - вставила не к месту переводчица, но умолчала, что встретила доцента час назад у этого ресторана.
– Какая жена!
– отмахнулась прокурорша.
– Дура - последней.
Она взяла у Клары Викторовны вторую сигарету.
– К вам можно подсадить этих двух товарищей?
– склонился над ними официант, кивая на двух мужчин, стоявших в дверях зала. Со времени прихода подруг в ресторан, зал как будто сузился. Все столики были заняты.
– Нельзя. Мы мужей ждем, - не поворачивая лица, буркнула Марьяна. Служите жантильней, - выпустила дымок, и молодой официант, что-то бурча под нос, отошел пожимая плечами.
– Стажироваться - стажируйся, а хамить нечего, - довольно громко сказала Сеничкина.
– Здесь?
– удивленно вскинула близорукие глаза подруга.
– А не все ли равно, где учиться тарелок не бить? Рохля - та последней узнает, - вернулась к прерванному разговору.
– А не хочешь в соломенных вдовах бегать, стой на стрёме. Ах, чёрт меня потащил на юридический. Пошла бы на философский, может, уже докторскую писала б.
– Ты?
– А кто? Думаешь, они, филозофы, особенные? Типичные олухи. Павлины. "Я - философ, я - элита", распустят хвосты и пойдут цитатами махать. Все на один пошиб. Только что у моего морда симпатичная и язык подвешен, а соображения на тридцать пять и пять. Ниже нормального. Зато амбиции мамочки! Этот - не понял, тот - не вскрыл, третий - исказил. Мальтус (он с Мальтуса начал)... "английский мракобес выступил со своей человеконенавистнической теорией на рубеже ХVIII и XIX веков. Его основная работа "Опыт о законе народонаселения" появилась..." и так далее. Вчера над благоверным издевался Борька, сегодня я потихонечку позволяю. Но дома ни-ни. Стой по струнке, отражай на лице эмоции. Короче, работай зеркало. "Ах, замечательно! Ну конечно, куда этим перечницам Юдину и Константинову?! Из них же песок сыпется. А ты, Алешка, наша молодая надежда..." И знаешь, что самое уморительное? Не я одна надрываюсь. Все вокруг. Вся кафедра от Алешки без ума. Даже Жорка Крапивников в журнале печатает. Но с Жорки станется. Ничего для него святого. По-моему, за спиной над Алешкой хохочет. А у того юмора на старую копейку.
– Этого еще не хватало!
– вздрогнула Марьяна, потому что в приглушенном и уже привычном жужжании ресторанного зала вдруг раздался барабанный грохот, на затемненной прежде эстраде зажегся свет, и пианист со взбитым коком отчаянно залабал мелодию "Я иду не по нашей земле", которую через минуту, поднеся ко рту микрофон, стала рассусоливать низким и надтреснутым голосом пожилая женщина в длинном переламывающемся на полу платье.
– Не поговоришь. Поехали к тебе или плясать хочешь?
– спросила Марьяна.