Демобилизация
Шрифт:
– Излишествовали, что ли?
– снова уставился командир полка на Федьку, пытаясь оторвать от книги.
– По-всякому, - ответил Федька, толком не зная, как говорить с Ращупкиным, и одновременно не желая, чтобы за него отвечал Курчев.
– Ну и напрасно, - не удержался от поучений подполковник.
– Женщина великая сила.
– В колхозе?
– работая под наивного, переспросил Федька.
– И в армии тоже, - не давал себя сбить Ращупкин.
– Женщина, даже если она не участвует в работе, по-вашему, по-бывшему химическому, Павлов, в реакции, то все равно ускоряет ее, как катализатор.
– Да, их только пусти, - присвистнул Федька.
– И ускорят и без чего-то оставят.
– Без часов, например?
– подмигнул Ращупкин, который, конечно, слышал, что Федька обменял свою новую ручную "Победу" у краснофлотца-ларечника на шесть поллитров, то есть отдал за треть цены.
– Что часы? Часы - фигня, - даже не обиделся Федька.
– Последней свободы жалко.
– Чего, чего? Свободы? А какая у вас, разрешите спросить, Павлов, свобода? И на кой чёрт она вам? Что вы с ней делать собираетесь?
– А ничего, - промычал Павлов.
– Свобода как раз на то, чтобы ничего не делать.
– Оригинальный взгляд. Новое в философии. Что до марксизма, то тут им и не пахнет. Но, по-моему, Курчев, в этом и здравого смысла нет.
– Нет, почему же, - поднялся на локтях Борис.
– Свобода - это свобода, товарищ подполковник. Это, знаете, как девственность. Либо она есть, либо ее нету. А если есть, то можешь вполне свободно ничего не делать. Вот я как понимаю.
– Это анархизм какой-то и вообще чёрт знает что!..
– Ращупкин хотел разозлиться, но тут же осадил себя и ухватился за конец курчевской фразы. Лучше бы уж вместо своей копеечной философии девок портили...
– А мы жениться не любим, товарищ подполковник, - бодро усмехнулся Борис.
– Можно и не жениться. Вон Залетаев буфетчицу подцепил, а не женится.
– Ну, это еще смотря как выпутается...
– зевнул Федька.
– А потом - в Зинке портить нечего.
– Нехорошо говорите, Павлов, - помрачнел Ращупкин.
– Не по-офицерски и вообще не по-мужски. Каша у вас в голове порядочная. Посмотрим, что скажет старший по званию, - повернулся к Борису.
– А ничего, товарищ подполковник. Женитьба, сами знаете, шаг серьезный. А жениться сюда, в полк, вообще гроб с музыкой. Солдаты здешних женщин глазами обгладывают. Если меня не демобилизнете, холостым подохну.
– Холостым и взводным, - поправил Ращупкин.
– Ну и что! Переведу, то есть сублимирую половой потенциал в политико-моральный. Ать-два, левой, левой!..
– Не частить!
– вставил Федька.
– Брось, - засмеялся Борис.
– Да нет, товарищ подполковник... Армия не для семейной жизни. Может, вам с женой повезло, а другие офицерши, вижу, томятся. Та же Ирина Леонидовна...
– Ну, вы это...
– погрозил Ращупкин, вроде бы защищая врачиху, а на самом деле соображая, с подковыркой или без сказал лейтенант про его, Ращупкина, везение с женой.
– Желторотые, - вздохнул, чувствуя, что говорит совсем не то. Если они желтороты, то какого дьявола с ними откровенничать? Нет, все так вышло оттого, что не поставил себе Константин Романович четкой и ясной задачи: чего, собственно, ему надо от этих двух нерадивых типов?! Лучше бы им выложил: так, мол, и так. Была у меня,
Но не было на земле такого человека (кроме преподавательницы немецкого Клары Викторовны), которому можно было все это рассказать. Не было у Ращупкина такого друга. Кругом были только подчиненные, в Москве и в корпусе - начальники, а с соседними командирами полков он лишь соперничал и хоть не ссорился, но были они ему вовсе не близки и выкладывать им душу было бы, по меньшей мере, глупо. И, мучась от своего одиночества, сидел он у слабо нагретой печки и не знал, как ему держать себя с этими двумя липовыми лейтенантами.
– А почему на этой монтажнице не женитесь? Глядите, Курчев, прозеваете. Инженер свое ухажерство прочно поставил, на все четыре колеса, - улыбнулся комполка собственной шутке.
– Девчонка красивая. Жалко, если отобьет.
– От судьбы не уйдешь, - отмахнулся Борис, вовсе не удивленный осведомленностью Ращупкина. В полку, как на футбольном поле, все видно. Командир полка не жаловал унылого инженера Забродина, а с тех пор, как тот купил "Победу", ращупкинская неприязнь еще усилилась. Личный транспорт, с одной стороны, как бы раскрепощал офицера, с другой, отвлекал от служебных обязанностей и, с третьей, заражал других лейтенантов духом приобретательства. Уже около десятка офицеров, в том числе и сквалыга Волхов, смотались в Москву на Перов рынок, где по воскресеньям записывали в очередь на автомобили.
– Кто-нибудь еще есть?
– спросил Ращупкин, вспомнив спрятанную под подушку открытку с размашистым женским почерком,
– Ага, - соврал Курчев.
– Значит, в Москве женитесь?
– Если отпустите...
– Да я вас дня лишнего не задержу. Только помните - никто вас сюда не звал. Сами напросились.
– Ошибка молодости, - вздохнул Курчев.
– Хорошо, если последняя... Значит, план у вас - в аспирантуру. На шестьсот рублей в месяц? Три года. Нет, не три, в три никто не укладывается. В тридцать лет станете кандидатом наук с окладом нашего техника-лейтенанта. Так?
– Похоже.
– Когда ж жениться?
– Параллельно.
– Невеста красивая? Карточки нет?
– спросил Ращупкин, будто не командовал полком, а все еще был желторотым курсантом.
– Нету, - улыбнулся Курчев.
– Я не люблю, когда засматривают.
– И сюда не привезете?
– Нет, - покачал головой лейтенант.
– Он Вальки боится. Она купоросом окатить может, - подал голос Федька.
– Бросьте, Павлов, - осадил Ращупкин, все еще надеясь на серьезный разговор.
– Значит, в примаки пойдете?
– Там разберусь, - отмахнулся Борис.
"Скоро Журавль смоется", - думал он.
Но чего-то Ращупкину надо было, потому что сиднем сидел и не уходил. И Курчев с нетерпением ждал возвращения преферансистов, которые повезли солдат в районный центр на кинокартину.
Действительно, как только Секачёв с Моревым ввалились в комнату, Ращупкин поднялся, пожелал Курчеву быстрого выздоровления и, сгибаясь, вышел.
– Чего заходил?
– напуская сердитую важность, спросил маленький Секачёв.