Демография регионов Земли. События новейшей демографической истории

Клупт Михаил

Среди демографов распространено мнение, что «в противоположность снижению смертности снижение рождаемости представляется невозможным повернуть вспять, как только процесс начался». [365]

Демографическая статистика последних лет бросает тень сомнения и на это утверждение. В мировой демографии уже появился термин stalled countries, обозначающий развивающиеся страны, в которых после более или мене длительного периода снижения рождаемости наступила ее стабилизация на уровне, существенно превышающем отметку простого замещения поколений. К числу таких стран относятся Буркина Фасо, Гана, Кения, Мали, Мозамбик, Нигер, Танзания, Уганда, а если говорить о других континентах, то Доминиканская Республика и Турция. [366]

365

Fertility Decline: Complex and Unpredictable // 2005 World Data Population Sheet. P. 1.

366

Westoff Ch., Cross `A. The Stall in The Fertility Transition In Kenya // DHS Analytical Studies 9. 2006. May. Pp. 5, 22.

Так,

результаты последних обследований демографии и здоровья в Кении и Танзании (рис. 7.2) говорят о стабилизации суммарного коэффициента рождаемости на все еще очень высоком уровне. Более того, данные обследования в Кении свидетельствуют, что в двух кенийских провинциях суммарный коэффициент рождаемости вырос за период между обследованиями примерно на 10 %; рост рождаемости зафиксирован и среди женщин, не имеющих образования. Снизилась (с 52 % в обследовании 1998 г. до 49 % в 2003 г.) и доля женщин, которые больше не хотят рожать детей. [367]

367

Доклад о развитии человека 2005… С. 31.

Рис. 7.2. Динамика суммарного коэффициента рождаемости в Кении и Танзании

Другой пример ошибки, вызванной излишней верой в могущество прогресса и необратимость перемен, – демографические прогнозы ООН 80-х гг. прошлого века, которые (так, по крайне мере, декларируется официально) базируются на теории демографического перехода. Эти прогнозы, сделанные в момент, когда эпидемия СПИДа уже начинала разгораться, завысили продолжительность жизни в ряде стран на 10–20, а иногда и более лет (табл. 7.4).

Таблица 7.4. Ошибка прогноза продолжительности жизни, сделанного демографами ООН без учета последствий эпидемии СПИДа, лет

* Население мира: Демографический справочник / Сост. В. А. Борисов. М., 1989. С. 210–211.

** 2005 World Population Data Sheet. Pp. 6–12.

Хотя сегодня теория демографического перехода все еще признается в качестве основы глобального демографического прогнозирования, общая тональность многих международных документов заметно изменилась. «Двадцать лет назад, – указывается в подготовленном ООН «Докладе о человеческом развитии» – некто, рожденный в Африке к югу от Сахары, мог рассчитывать на то, что проживет на 24 года меньше, чем человек, рожденный в богатой стране, и этот разрыв сокращался. Сегодня разрыв составляет 33 года, и он увеличивается». [368]

368

Cм., например: Barrett R., Kuzawa C., McDade `O., Armelagos G. Emerging and Re-Emerging Infectious Diseases: the Third Epidemiologic Transition // Annu. Rev. Anthropol. 1998. 27. P. 247–271; Early life changes. Transition in pregnancy and birth outcome in South India. Groningen, 2003.

Все это гораздо более сообразуется с теорией мир-экономики И. Валерстайна, чем с теорией модернизации образца 50–60-х гг. прошлого века.

Согласно И. Валлерстайну, существование отсталой периферии – черта, свойственная капиталистической мир-экономике. Утверждать, что сложившиеся в тропической Африке параметры демографического воспроизводства – единственно возможный вариант демографического бытия мировой периферии, было бы, вероятно, преувеличением. Более точным, на мой взгляд, является другой тезис: такая периферия неизбежно оказывается слабым звеном в борьбе человечества с неожиданными для него явлениями природы, в том числе с контратаками враждебных микроорганизмов. Кроме того, страны периферии могут, как выясняется, десятилетиями двигаться по порочному кругу локальных войн и экономической и политической отсталости, сохраняя при этом традиционный уклад жизни с характерной для него высокой рождаемостью.

Да и само противопоставление «традиционного» и «современного», свойственное теориям модернизации и демографического перехода, все более переходит в область сугубо научных терминов, имеющих лишь опосредованное отношение к реальности. Сегодняшняя Африка южнее Сахары с ее почти восьмисотмиллионным населением не реликт, а одно из действующих лиц современного мира с присущими ему контрастами между севером и югом. В этом смысле тропическая Африка не менее современна, чем Америка или Европа. Новейшая история человечества так и не представила убедительных доказательств того, что населению всех регионов мира гарантирован переход к тому типу смертности, который наблюдается сегодня в наиболее развитых странах мира. По-прежнему не опровергнута альтернативная гипотеза: резкий контраст между продолжительностью жизни в различных частях планеты вызван сущностными особенностями современного мироустройства и при его сохранении непреодолим.

Теории демографического и эпидемиологического перехода, повторим, задумывались когда-то как истории со счастливым концом. В первой роль happy end отводилась быстрому снижению рождаемости в странах третьего мира. Вторая не предвидела мощной контратаки микромира – возникновения пандемий, вызванных новыми вирусами, и возвращения старых болезней, таких как малярия или туберкулез, теперь уже лекарственно устойчивых и потому еще более опасных. В обоих случаях неявно предполагалось, что глобальный научно-технический прогресс и его медико-биологические плоды всюду окажутся более весомыми, чем «местная специфика» (консервативные обычаи, экономические проблемы, локальные военные конфликты). Игнорировалась и та давно известная истина, что зло было, есть и, вероятно, будет не только пережитком прошлого, но и одним из порождений прогресса. Неудивительно, что реальная история в очередной раз не захотела вмещаться в прокрустово ложе подобных теоретических схем.

Теория эпидемиологического перехода в ее начальной версии трактовала инфекционные болезни как нечто такое, что можно раз и навсегда вычеркнуть из жизни человечества. События последних десятилетий и, в первую очередь, пример Африки южнее Сахары заставляют пересмотреть столь оптимистические взгляды. Сегодня, например, ВОЗ ставит целью уже не искоренение, а лишь ограничение заболеваемости малярией. Как скоро удастся справиться с пандемией СПИДа и не придут ли ей на смену новые пандемии, с уверенностью не может сказать никто.

Современные исследователи все чаще предпочитают избегать трактовки эпидемиологического перехода как истории со счастливым концом, в финале которой люди станут умирать только от болезней глубокой старости. Вместо этого предлагаются различные периодизации ad hoc (для случая – лат.). Говорится, например, не об одном, а о трех эпидемиологических переходах, последний из которых связан с возвращением старых инфекционных болезней и возникновением новых, а также о пяти фазах эпидемиологического перехода, на последней из которых происходит «возврат» старых и появление новых инфекций и т. д. [369]

369

VallinJ., Mesl'e F. Convergences and divergences in mortality. A new approach to health transition Demographic Research. Special collection 2, article 2, published 16 April, 2004 // http://www.demographic-research.org.

Хотя лексически подобные схемы как будто сохраняют преемственность с первоначальной версией теории эпидемиологического перехода (данный термин сохраняется в употреблении), методологически они оказываются принципиально иными. В них история борьбы человека с инфекционными болезнями уже не предстает как жестко детерминированный исторический процесс с гарантированным счастливым финалом. Показывается, что влияние глобализации и экономического прогресса на эпидемиологическую обстановку неоднозначно. В определенных случаях (и, в частности, при экологически «грязной» урбанизации и индустриализации сельского хозяйства) такой прогресс может стать если не причиной, то катализатором новых эпидемий. Сам же эпидемиологический переход трактуется просто как последовательность изменений, не обязательно направленных от плохого к хорошему, а от хорошего – к лучшему.