Демократия (сборник)
Шрифт:
— Из него получится хороший сенатор. — Бэрден почти верил тому, что говорил.
— Хороший?
Недоумение Питера раздражало Бэрдена.
— Да, хороший. Он честолюбив и поэтому должен быть хорошим.
— Или по крайней мере не быть особенно плохим.
— Он, конечно, будет усердным…
— Или делать вид.
— Это тоже требует усердия. — Бэрден засмеялся вопреки своему страданию. — Ты должен быть снисходительным. Нет ничего труднее для современного политического деятеля, нацелившегося на Белый дом, чем выглядеть занятым,
— Для себя самого.
— Это естественно.
— Тогда мне бы хотелось, чтобы нами правили неестественные люди.
— Управляли? В этом доме никто не управляет! — взорвался Бэрден. Наконец он сказал правду. — Это никому не по плечу. Когда я впервые пришел сюда, сенатор, который хотел что-то осуществить, мог добиться успеха, если проявлял должное старание. А теперь? Мы голосуем «за» или «против», и эти наши «за» и «против», как правило, можно совершенно точно рассчитать заранее. Хочешь верь, хочешь нет, но действительно было такое время, когда законодательство исходило от конгресса. Я сам когда-то написал закон, ставший законом страны. Теперь же мы получаем законы готовыми — работа тысяч юристов в сотнях учреждений, — и никто здесь даже не читает того, что мы одобряем или отвергаем.
— Это никому не по плечу.
— Именно.
Питер не хотел примириться с этой мрачной точкой зрения.
— Отдельные сенаторы кое в чем еще обладают властью. Клей будет иметь власть.
Бэрден покачал головой:
— Но не в сенате. Здесь он будет еще одним «за» или «против», сенатские лидеры заранее будут знать, как он проголосует.
— Надо, пожалуй, отказаться от всей системы.
— Мы уже от нее отказались, — сказал Бэрден. — Мы живем теперь под диктатурой президента и проводим периодические референдумы, которые позволяют нам сменить диктатора, но не диктатуру.
— Но, пожалуй, это единственный способ управлять таким обществом, как наше.
— Я бы постыдился так думать. Но ведь я консерватор, что естественно в мои годы.
— Мы все называем настоящее постыдным, хотя в прошлом тоже было не лучше, — мрачно заметил Питер. — В этом я убежден.
— Ну что ты. Лучшие времена были.
Бэрден поднялся навстречу брошенному ему вызову, вспомнил битву при Шайлоу, хотел сказать о генерале Ли и Линкольне, но Питер не желал этого слушать. Он прервал Бэрдена:
— Нами всегда правили обезьяны, и наши жалобы — это просто мартышкина болтовня…
— Нет! — Бэрден поразился собственной горячности. — У нас был наш золотой век. — Он показал на портрет Джефферсона над камином.
— Согласен, он был недолог и, как и все человеческое, пошел прахом, и в этом некого винить. Жизнь нами располагает, и ни твои мартышки, ни обезьяны не несут за это ответственности. Добро случается редко, и все тут, хотя большинству из нас нелегко с этим примириться.
— Золотого века никогда не было, — упорствовал Питер. — Золотого века никогда не будет, и сущий идеализм думать, будто мы можем быть другими, нежели есть сейчас, — ликовал Питер в
Бэрден вздохнул, это состояние было ему слишком хорошо знакомо.
— Что же, скажем тогда так: были некогда в нашей истории времена, когда несколько влиятельных людей хотели сделать жизнь лучше, в отличие от сегодняшнего дня, когда важны стали только деньги… — Он замолчал и улыбнулся. — Но каково бы ни было положение вещей в прошлом, настоящем или будущем, ты, как и я когда-то, стремишься сделать его лучше. Если бы ты и в самом деле был таким пессимистом, ты не затеял бы издания «Американской мысли» и тебя не занимало бы в данный момент ничего, кроме удовольствий.
— Удовольствия у всех разные, — загадочно отозвался Питер. Долгое время оба молчали. Питер раскачивался в кресле, Бэрден рассматривал портрет Джефферсона. Затем Питер сказал:
— Как вы думаете, почему моя статья о Клее не возымела эффекта? Ведь это была правда, уничтожающая правда.
— Очевидно, не уничтожающая. Во всяком случае, на публику производят впечатление лишь победители.
— Но победители время от времени превращаются в проигравших. Иногда даже садятся за решетку.
— Но сказать, что Клей — фальшивый герой…
— Я это доказал…
— …значит лишь сбивать с толку людей, которые уже приняли его за того, кем он, по их мнению, является, — за подлинного героя, получившего необычайную рекламу. Важно только это их первое впечатление. А его-то ты и не изменишь, разве что устроишь публичный судебный процесс.
Питер вздохнул, но это было больше похоже на стон. Кресло-качалка трещало под его весом.
— Видимо, я наивен.
— Лучше сказать, ты оптимист. Ты думаешь, что достаточно одной твоей правоты. Так никогда не бывает. Хотя, должен сказать, что, если бы не война в Корее, ты бы, наверное, свалил его. Почему ты его ненавидишь? — Бэрден с нетерпением ждал, что ответит Питер.
— А вы почему?
— Я — нет. — Бэрден говорил правду.
— Но он выжил вас. Вы должны его ненавидеть.
Бэрден пересел на стул и вдруг насторожился, почуяв опасность.
— Откуда ты знаешь?
Но Питер как будто его не слышал.
— Диана полагает, что отец любит Клея больше, чем меня. Но это слишком просто. Я никогда особенно не любил своего отца, и это значит, что я должен был бы радоваться тому, что он связался с Клеем, потому что добром это не кончится.
— Добром ничто не кончается. Ты говоришь, что он выжил меня…
— На самом деле это из-за Инид. — Питер перестал раскачиваться и обхватил руками свои большущие колени; он казался изваянным из камня. — Клей убил ее…
— О… — Бэрден жестом показал, что ему не пристало высказываться о чужих семейных делах.
— Я знаю, она все равно вряд ли бы выжила, но они добили ее.
— А теперь ты хочешь Добить Клея.
— Это было бы только справедливо.
— Так же, как Клей добил меня? — напрямик спросил Бэрден.
— Да. — Питер посмотрел Бэрдену прямо в глаза. — Это та старая история с покупкой земли у индейцев. И чтобы избежать разоблачения, вы вышли из игры.