Демон Аль-Джибели
Шрифт:
— Я принесу еще.
Мастер покрутил пластину в пальцах.
— Зачем тебе это, ойгон?
— Я дам по слезе каждому жителю.
Чисид помолчал.
— Я слышал, — сказал он, посмотрев Бахмати в глаза, — что с помощью золота легче пить человеческие души.
— Ты правильно слышал.
— И ты хочешь, чтобы я помог тебе?
— Да, — сказал Бахмати. — Старший демон выбрался из подземной тьмы. Если он двинется сюда, я хочу быть способным защитить от него город. Но силу в любом случае мне придется черпать
— А как же Союн?
— Не знаю. В последнее время я не видел ни одного айхора в небе.
— Око его все также зло, — старик, наклонившись, расчесал себе ноги. — Нет, что-то здесь не так. Если демон старший, разве ты сможешь его остановить?
Бахмати пошевелил плечами.
— Меня, как ойгона места, будет трудно победить в границах Аль-Джибели. Проще отступиться. Кроме того, я думаю, другие ойгоны встанут рядом со мной.
— Ты слишком молод, — усмехнулся Чисид. — Или слишком долго жил среди людей. Разве ты не знаешь своих собратьев?
— Знаю.
— Нет, не знаешь. Забыл. Ойгоны всегда уважали только силу и преклонялись перед ней. Потому что сами — сила. А еще — недолюбливали людей. Ты сам… Не у тебя ли они отняли половину души и вышвырнули из пустыни?
— Это был поединок.
— И кто-нибудь тебе помог? После? Или все они бросились восхвалять победителя?
Бахмати помрачнел.
— Это мои дела. И только.
— Они поддержат старшего демона, а не тебя.
— Нет, старик, он высосет их, заточит в себе, лишит души. Никто из ойгонов не пойдет на это по своей воле. Даже мертвый народец…
— Глуп ты, — вздохнул Чисид. — Сделаю я тебе слезы. Только с тебя кизяк и карагач для печи. Завтра неси.
— Хорошо.
Бахмати поднялся.
Солнце чуть сползло с небесной вершины. В окне хижины напротив гримасничала девочка. Чумазая, неряшливая. На каррика похожая.
Бахмати выловил из воздуха припасенный для себя персик.
— Эй, красивая!
— Да, господин, — широко улыбаясь, девочка высунулась по пояс. — Вы хотите сделать мне подарок?
— Только сегодня.
— И вы, наверное, взамен что-то хотите от меня или от моей мамы?
— Ничего не хочу! — сердито сказал Бахмати.
— Тогда я помолюсь за вас Союну, — пообещала девочка.
За спиной у Бахмати рассмеялся Чисид.
— Не надо.
Уже жалея о своей прихоти, Бахмати подбросил девочке персик. Грязнуля, поймав его, тут же впилась зубами в мякоть под алой кожицей. Глаза на чумазом личике засверкали счастьем.
— Я все равно за вас помолюсь, — сказала она, проглотив кусок. — Союн услышит и когда-нибудь поможет вам.
Бахмати только махнул рукой.
Базар еще шумел, а улицы в стороне от него были пустынны. В утлой тени на лавочках прятались старики и старухи.
Бахмати подумал: странна человеческая жизнь. Дети беспомощны, старики — слабы. И это не изменить.
Как-то Бахмати спросил одного умирающего старика: "Что такое твоя жизнь?". "Не знаю, — ответил тот. — Она мелькала перед глазами, словно бабочка-однодневка. Но сейчас у меня есть время разглядеть ее попристальней". "И что ты видишь?". Старик улыбнулся беззубым ртом: "Я вижу, что она была хороша".
Интересно, а что сможет сказать он, ойгон, о своей жизни?
Бахмати задумался. Ойгоны, конечно, не предстают перед Союном для отчета. Они уходят во тьму, под землю, и ждут очередного возрождения. Или превращаются в песок. Но если бы его спросили по-человечески…
Бахмати усмехнулся.
Вот ведь странно. До потери половины души он был никто. Один из. Ойгон места в пустыне, где таких, как он, по двое на бархан, который еще делить. Более века вспомнить нечего. Погибали шахрияты, менялись караванные тропы, люди хоронили людей, обирал мертвецов мертвый народец. А он… Нет, конечно, была еще Айги-цетен. Огненная лисичка как-то подумала, а не влюбить ли в себя какого-нибудь ойгона помоложе.
И влюбила.
Почему Оргай прислал именно ее? Это обещание? Или признание, что здесь, в Аль-Джибели, он стал кем-то, кто требует общения на равных?
Или от Айги-цетен у него должно было снести голову?
Раньше, наверное, помани она пальчиком — побежал бы не глядя, и не только под хлыст Тахира, но и в пасть Кашанцогу. Бедный, бедный Бахма.
Сейчас же…
Сейчас у него есть город. И люди, которые приняли его. И которые когда-то на базарной площади заключили с ним Договор, а сайиб скрепил его печатью.
Новая жизнь началась в Аль-Джибели или вообще — жизнь?
Сразу и не сказать. Если разбираться, жизнь — очень человеческое понятие. И, видимо, Бахмати заразился ею, как лихорадкой. Здесь он помнит каждый свой день. От первого до нынешнего. И каждого человека. Подумать: люди, в основном, и наполняют его память. Там и радости их, и горести, и глупости влюбленных, и рождение детей, и слезы, и проклятья. Куда ему теперь без них, если из человеческих жизней соткалась его собственная?
А Айги-Цетен…
Живи она в Аль-Джибели, то снискала бы себе дурную славу недалекой красавицы. Он знал здесь таких две. Стала бы третьей.
Бахмати обнаружил, что столбом стоит у собственной хижины.
Долго ли — вот вопрос. Впрочем, Око Союна еще высоко. Где там сам Союн? Хоть бы вживую посмотрел на землю.
Кабирра, Кашанцог… Не у ойгона должна о них болеть голова.
В хижине Бахмати собрал золото для Чисида, выскреб все до монетки. Накрывшись халатом, в темноте еще раз рассмотрел жемчужину.