Демон Декарта
Шрифт:
Во-вторых, тебя взяли прямо на платформе за нарушение общественного порядка. Если нужны доказательства, подойди вон к тому зеркалу, изучи свою физиономию. – Иван привстал и неприятно поразился, увидев в зеркале свою физиономию. – А что ты хочешь? Оказал сопротивление при задержании. Вот тебя и доставили в отделение милиции, а потом уже к нам. Скажи спасибо, я оказался на месте».
«Спасибо». – Иван покачал головой и нервно облизал губы.
«Да ты пойми, дурашка, здесь тебе не Киев. Не хочешь проблем, бери такси».
«Но ты понимаешь, – Левкин здоровой рукой осторожно потрогал голову, – имею в данный момент иные воспоминания насчет прибытия. И уж чего в них определенно нет, так это милиции. Ерунда какая-то. – Иван неуверенно улыбнулся. – Замерцал я, видно, братушка, как в старые добрые времена».
Они
Марк со скучным выражением на лице барабанил пальцами по столу. «Ну, значит, на чем я, собственно… Ах да. Голова головой, но, с точки зрения психики, никакой патологии, ничего по-настоящему серьезного. Во всяком случае, настолько, как ты пытаешься представить. Кроме возраста, конечно». Марк смущенно засмеялся, будто сам придумал возраст, но не желал нести за него ответственность.
«Тебя не было сколько? Пять, шесть лет?» «Десять», – кивнул Иван. «С ума сойти, – вздохнул Марк. – А все изменилось. Кардинально. И ты постарел, мой друг, постарел». – «Да-да, пробормотал Иван, – что ж. Но дело в другом. Я хочу понять, что со мной происходит. Вот, понимаешь, какие стрекозы. Мне важно услышать, что ты скажешь по этому поводу как медик».
«А я уже сказал. – Марк уселся в кресло, крутнулся вправо, влево. – Иван Павлович! Дорогой! Глубокомысленно и тоскливо всмотревшись в баночку с твоей мочой, изучив тесты, томографию, рентгеновские снимки, медицинскую карту, и так далее, и тому подобное, заявляю со всей ответственностью: серьезных проблем нет и в ближайшее время не предвидится. Да, в почках песок, ну так это ерунда. Ты здоровый человечек. Счастливчик! Многие отдали бы состояние, чтобы в сорок лет иметь такой организм. – Он потер ладони, как всегда делал, когда был уверен в собственной правоте. – Одним словом, между нами, – Марк улыбнулся обезоруживающей улыбкой, – у тебя просто климакс. Ну и смерть родителей, конечно, наложилась. Типичные возрастные проблемы. И не кривись! Это суровая реальность. Жизнь усложняется, а климакс приходит все раньше».
«С толстой сумкой на ремне, – заметил Иван задумчиво. – Марк, мы друг друга не понимаем!»
Левкин скривил губы, пытаясь улыбнуться. Несколько раз щелкнул зажигалкой. Пальцы у него при этом предательски подрагивали. «Ты сам себя слышишь? – Иван поднялся со стула, оперся руками о стол, чтобы унять тремор. – Ты пойми, я своими глазами видел ее. Говорил с ней. Она меня била ладонью вот по этой щеке. – Иван подошел к Марку и указал место, куда приходились удары. – А потом ее не стало. Только лак и помада на столе. А ты говоришь, она весь вечер провела с тобой и с ребенком. Как это может быть?! Как, Марк? А я тебе скажу как. Маша все-таки встречала меня в квартире, потому что я видел ее лак и помаду. Ибо виденное о персонаже есть правда, если персонаж при этом отсутствовал. Дарю эту наработку как ценное научное наблюдение. Выстрадано ценой мук и дичайших разочарований».
«Это последствие алкогольного отравления». – Марк акцентировал каждое слово.
«Ты так думаешь? – Иван прошелся по комнате, ладонями растер лицо. – Обожди, – растерянно усмехнулся он. – А ничего, что этим утром я вылупился из яйца? Это, по-твоему, тоже с похмелья? Ну что ты смотришь, эскулап. Как есть, так и вылупился! Вот в этом немецком костюме за тысячу триста евро. Да ты сам посмотри! И костюм в говно, и я не могу прийти в себя. – Левкин замолчал, всматриваясь в лицо друга. – Раньше ты не был таким. – Иван горько покачал головой. – Помнится, схватывал на лету. И когда я о мерцании тебе рассказывал, и потом. А теперь будто и не было ничего. Делаешь вид, что со мной все в порядке, именно в тот момент, когда я нахожусь в совершеннейшем беспорядке.
Я теряюсь в вариантах, Марк, теряюсь. Уже потерян! А ты говоришь, будто не со мной! Словно не я указывал тебе конкретных людей, в семьях которых проживал годами. Вспомни, Марк! Было целое лето, когда мы исходили с тобой этот городок вдоль и поперек. Цвели липы, яблони и вишни, малина и вереск, мята и зверобой. Мы ходили, и я рассказывал тебе такие подробности о совершенно чужих мне людях, которые мог бы знать только в том единственном случае, если бы являлся членом их семей. И ты все это, между прочим, скрупулезно проверял! Разве не помнишь?! Проверял, записывал! Дотошно и пунктуально! Ты хотел написать обо мне диссертацию, Марк.
И пусть прошли годы. Пусть все прошло. Но зачем теперь ты мне говоришь об алкоголе, о милиции, еще о чем-то? Хрен с ней, с квартирой. Пока у меня имеется бумажник, в нем отыщется пара банкнот. Я найду где остановиться. Но что случилось с тобой, Марк Ильич?»
«Ты зря горячишься, Ваня…»
«Марк, сделай усилие. Сегодня в полдень я вот этими руками ломал скорлупу, выбираясь на божий свет. А после этого ты меня спрашиваешь, был ли у меня стресс и что я думаю о своей новой работе? Да, мать твою, был стресс. Нет, мать твою, ничего не думаю о работе. Я, милый мой, суток еще не прошло, как вылупился из утиного яйца. Ты полагаешь, меня это оставило равнодушным?
Вылупившись, имел непродолжительную, но глубокую беседу с мамой-уткой. Между прочим, меня не оставляет ощущение, что она была по национальности немкой, но возможно, и англичанкой. Воздух! Природа! Купание в ледяной воде пруда. Ледок, понимаешь, не весь стаял. Кое-где изумрудная зелень, кое-где грязноватый снежок. А я плыву. Надо было смыть с себя все. Белковая слизь, вонь, слиплось все, да и утка советовала искупаться. – Иван задумался. – А потом я заснул в каком-то доме. Это было там, знаешь… – Иван опять на секунду задумался, подыскивая слова, – там, где умирают, да-да, а может быть, на самом деле давно уже умерли старые шахтерские поселки, какие-то хутора, деревеньки. Шугово и Лютино? Или Лютово и Шугино?! Не помнишь, нет? Шугинская десять бис?! Нет?!
Впрочем, я и сам не знаю. Не знаю, мы в те края как-то пару раз ездили на пикники, когда я еще здесь жил. Не это главное. – Иван глубоко затянулся и, запрокинув голову назад, выпустил дым в потолок. – Совсем не это. Дружище, ты только пойми, это не метафора, не условность, все так и было. Пойми! Сделай усилие! Со мной, Марк Ильич, животные говорили, и я их понимал. Веришь, нет? Вижу, что не веришь. Я и сам не верю. Старая сорока сказала мне в лицо, что я урод. А маме-утке индюки орали, что она высидела плохого Ивана Павловича . Ты себе представляешь что-нибудь? Плохого Ивана Павловича. Будто может быть хороший! Это же удивительно! Нет?
И ты хочешь сказать, что это климакс, похмелье, результат встречи головного мозга с дубинкой провинциального милиционера? Да ты, млять, тут вообще потерял представление о реальности! Я ведь тяжелых наркотиков не употребляю. И запойным никогда не слыл. Ну, максимум пару дней, ты знаешь, не больше. Да что же в самом-то деле такое! Ты же меня должен знать как облупленного. Или, вернее, – Иван тоскливо улыбнулся, – как вылупленного. Очнись, друг мой, мы же с тобой рядом всю жизнь!»
«А вот возьми, – проговорил Марк Ильич, всматриваясь в черное зеркало итальянских туфель, – почитай заключение невропатолога и психиатров. Мне добавить нечего. Ваня, это просто фантазии. Фантазии! Если хочешь знать правду, затянувшееся детство. И, в конце концов, хватит, – внезапно заорал Марк Ильич, покраснев горлом и щеками. – Хватит, я тебе говорю! Не разыгрывай передо мной сценки из Чехова! – Марка понесло, он моментально вспотел. Видно было, что стоило ему закричать, как он сразу почувствовал себя проще. – Ты всегда был такой! И в молодости, и потом! Ты же всегда всем врал! Всем и всегда! Ты патологический лжец, дорогой мой! Вот в чем твоя проблема! Ты помнишь, как рассказывал нам, что на терриконы лазаешь для бесед с Енохом и Ильей?! Клялся здоровьем родителей, что послание к Галатам вы писали с Павлом совместно. А то, что умеешь играть на скрипке, зачем ты это придумал?! Не знаешь?! И никто, Ваня, никто теперь уже не узнает! Ты врал, что разбогател, что год жил в ашраме в Индии, что уезжаешь на ПМЖ в Израиль, а потом почему-то в Аргентину! Ты врал, что у тебя неизлечимая болезнь мозга! Пусть насчет мозга было для того, чтобы вернуть Машку. – Марк поднял руки перед собой, будто призывая самого себя успокоиться. Пусть! – Я понимаю, это ужасно, когда рушится семья. Признаю, ты тогда ее еще любил, цеплялся за любую возможность, и все такое. Но зачем ты врал обо всем остальном?! Каждый год, каждые полчаса ты придумывал что-то новое. Совершенно без причин. Просто чтобы разжалобить, обратить на себя внимание. Чтобы выделиться! Чтобы все думали и говорили только о тебе!»