Демон Декарта
Шрифт:
«О люди, – писал Антуан, – самый худший способ освещать улицы Z – строить доменные печи. Отходы производства убивают. Мозг людей Z умирает, соединившись с молибденом и никелем, марганцем и хромом. Атмосферные осадки с рН ниже 5,6–5,7 крайне вредны. Оксиды азота и серы рождают кислоты, что падают вместе с дождем. Не танцуйте под ними! Литий, натрий, калий, рубидий, цезий и франций. Бораты, карбонаты, фосфаты. Бериллий, магний, кальций, стронций, барий и радий. Не только углерод, но и некоторое количество марганца, меди, кремния, серы и фосфора выявляется в легированных сталях. Не ешьте алюмель! Не пейте альфа-латунь! Следите за углом зева
Лиза Петровна набралась храбрости и дрожащей рукой коснулась волос Лавуазье. Только тогда он посмотрел на нее и сказал, наморщив лоб: «В чем, собственно, дело?!» – «Какой ты милый, – усмехнулась Лиза, – просто ужас. Выпьем?!» Ученый отложил перо в сторону: «А давай, Лизавета Петровна! Сегодня все равно гильотина!»
Петровна плохо помнила, что произошло с нею и французским ученым дальше. Говоря коротко, это была прекрасная любовная феерия. И в ней для слов места не осталось вовсе. О, каков оказался французский ученый! Как глубоко и сильно каков! Естествоиспытанная им Лиза навсегда перестала быть безответной дурочкой, преобразилась, поумнела и смела теперь вопрошать бытие. Всего пара-тройка оргазмов сделали из нее ученого-провидца, который, конечно, был вынужден в скором времени покинуть сферу среднего образования. Ибо великий мозг не способен на необходимое для этой работы смирение.
Торжествующий эрос прервали низкорослые французы, грубые, пахнущие дождем и улитками, невыученными декретами, улицей, «Примою» и чесноком. Вошли в класс, стуча портфелями и сапогами, крича непристойности, едва не совокупляясь на партах. Гнусные школяры! Сквернословили, швыряя мел в таблицу Менделеева, висящую на стене. Потешались над неровной походкой Лизы, над ее томной погруженностью в себя.
Именно в этот день, как и предвидел ученый, одной светлой головой во Франции стало меньше. Об этом Лизавета узнала вечером, изучая биографию славного француза.
Так что Лавуазье молодчина, а вот если брать, к примеру, Джордано Бруно, тут совсем другой компот. Колдовал Бруно, как последняя сволочь, вот его и сожгли.
Петровна присела за столик в дешевом кафе и осмотрелась. «Извините, вы что-то сказали?» – Мужчина в нечистом костюме робко глянул на нее, потом в свой бокал с пивом. Лиза махнула рукой и спросила у подошедшей официантки сто пятьдесят водки и пару горячих бутербродов. – «Говорила я о том, что Лавуазье убили зря! А вот Джордано Бруно сам напросился!» – «Вы считаете?» Левкин машинальным движением поправил на переносице очки.
О чем речь! Возрождение – эпоха талантливого зла! Сатана бродил в кардинальских палатах. Индульгенцию бесы продавали. Вот, к примеру, стоит на рынке монашек. Подходит к нему мальчик. Мол, так и так, отче. Нельзя ли купить для моего несчастного отца оставление грехов?!
«А чего ж, – проговорил бес, ласково улыбнувшись, – запросто». Подал бумагу и попросил у парня сорок чентизимо. Деньги монашек спрятал в кошелек на поясе, а из-под сутаны хвост возьми да и вывались. Пиноккио посмотрел вниз, а там кисточка с бахромой и копыта. Засмеялся и побежал со всех ног к папе. Еще с порога закричал: «Джеппетто, Джеппетто, там на площади! Там на площади!»
«Что еще там?» – Добрый Джеппетто попытался приподняться с койки, но ничего не вышло. Старый мастер ослабел от голода и виноградной водки. «Ты мне скажи, – дрожащим голосом прервал он Пиноккио, усевшись на кровати, – что тебе, мой глупый деревянный сын, ответил хозяин театра, сеньор Маджофоко, на мою просьбу о деньгах?»
«А, этот бородач Мазафака, – усмехнулся Пиноккио. – Он дал всего лишь сорок чентизимо! Но я купил на них отпущение грехов». Пиноккио упал на койку отца и принялся болтать ногами. «Как ты сказал? – Джеппетто ужаснулся. – Все на индульгенцию?»
«На нее! – Малыш поклацал деревянной челюстью, наслаждаясь сухим и чистым звуком. – Но, мой добрый папа, ты же потратил когда-то все деньги на мое образование? Продал куртку, папа, брюки и сапоги. А вместо этого купил десять бутылок виноградной водки и один букварь».
Пиноккио помолчал, прикрыв один глаз, вторым пытаясь удержать в поле зрения отцовскую лысину. Фыркнул и продолжил: «Вот я и решил отплатить тебе тем же. И хотя по-прежнему ты не имеешь ни куртки, ни приличных брюк, но теперь, Джеппетто, у тебя нет ни одного греха! И эти два обстоятельства, согласись, уравновешивают друг друга, дополняют. Идеальная симметрия. Как считаешь, – вдруг поинтересовался он, – мог бы твой сынок выступать на философских диспутах в Z-университете?»
«Почему я сам не пошел к Маджофоко, – горько проговорил Джеппетто, – почему послал тебя, неразумное дитя? Но я был так слаб, так доверчив и трепетен. Поднялся с утра только для того, чтобы помочиться и выпить воды. Затем прилег и часа два вел разговоры со сверчком. О, что за добрая душа! Что за ангел! К тебе приходит сверчок, мой деревянный мальчик?»
«Слава Господу Распятому, нет! Что за глупость?! Ведь я не пью виноградную водку».
«Ты, Пиноккио, груб и неразвит! Плохо и крайне мало учился в школе, – задумчиво проговорил Джеппетто, делая попытку встать с постели. – Но я уверен, жизнь еще вправит мозги в твою сосновую голову. Однако вернемся к сути. Где деньги, которые мне передал добрый хозяин тетра кукол, господин Маджофоко?»
«Флоренция, ты ирис нежный, – проговорил Пиноккио и, болтая в воздухе ногами, принялся сквозь дырявую крышу изучать синие облака. – Могу ответить на твой вопрос своим. Вот таким, например: по ком томился я один любовью длинной, безнадежной весь день в пыли твоих Кашин?
Слышал, люди с похмелья испытывают ужасные мучения. Их терзает совесть. Что может быть лучше, чем подарить человеку оставление всех его грехов прямо с утра, в момент наивысшего пика страданий? Ответь, Джеппетто. Молчишь?! Я понимаю! Ты бы хотел купить на эти сорок чентизимо виноградной водки, выпить ее всю, а потом говорить со сверчком, плача и стеная. Но я принес тебе лучшую жизнь. Так получай ее, папа!» – Пиноккио протянул Джеппетто индульгенцию, свернутую в трубочку.
«Ты маленький деревянный уродец, – грустно проговорил Джеппетто, – где ты купил эту гребаную бумажку?» – «На Пьянца Санта Тринита, – сказал Пиноккио. – Как раз напротив металлургического завода. Но если захочешь вернуть ее за те же деньги, боюсь, у тебя ничего не выйдет. История, которую я бежал тебе рассказать, как раз и сводилась к тому, что этот монашек на площади – как бы не совсем монашек».
«Он был пьян?! Приставал к тебе?!» – «Отец, кто может соблазниться твоим сыном?! Увы, я деревянный». – «Что ты об этом знаешь? – Джеппетто проницательно вгляделся в глаза куклы. – Что он с тобой сделал? Молчишь? Видно, следует поговорить с этим монахом по душам! Сейчас не те времена, чтобы отбирать у маленького мальчика деньги! В этой стране еще есть закон, и мы встанем под его защиту!»