Демон движения

Грабинский Стефан

История новеллы и дополнительные данные к психологии творения

Дюртоль говорил:

«Au reste, il пуа d'interessantes a connaitre que les Saints, les scelevars at les fous; ce sont les seuls dont la conversation puillse valoir. Les personnes de bon sens sont forcement nulles puisqu’elles rabachent Vetemelle antienne de lennuyeuse vie; elles sont la foule, plus ou moins intelliqente, mais la foule et elles m'embetent...»

Huysmans «La-bas»*

Я описываю

историю своей новеллы, историю ее возникновения, превратности мысли, постепенно вливающейся в форму. Это довольно нелегкая задача, поскольку я взялся за нее почти через год после написания рассказа, когда память о первых робких замыслах уже побледнела, затуманившись отложениями времени.

Процесс создания напоминает медленно рассеиваемые светом раннего утра контуры сна — образы, некогда яркие,

____________

* В конце концов, интересно общаться лишь со святыми, злодеями и безумцами — чего-нибудь стоят только беседы с ними. Здравомыслящие обыватели — люди ничтожные, живущие сиюминутными событиями своей скучной, лишенной какого-либо духовного начала жизни. Все они — умные и глупые — часть серой безликой толпы и этим меня бесят! (Гюисманс «Бездна». Перевод В. А. Каспарова)

– 438 -

раскаленные кровью рождения, расплываются словно податливые, распадающиеся на клочки облака: обычно они быстро улетучиваются, поспешно убегая от холодной критики яви.

Сходство уходит глубже. Эмбриология замысла, его начальная стадия часто выдает нелепый, по-детски наивный характер сновидений. Множество восхитительных концепций после прохождения возгонки в реторте художественной работы, после строгого контроля мозга, обработанные уверенной рукой гранильщика, в своем зачаточном состоянии представляются слабыми, незначительными, недостойными творческих трудов картинками; какими-то незначительными деталями, мелочами, иррациональным сплетением событий и невзрачных образов — пестрая, бессмысленная как каприз, смешная до упаду мозаика сна.

Здесь просматривается сродство художественного воображения с фантазией ребенка. Вот только ребенок не контролирует чудеса, чародейским образом проявляющиеся на экране его необузданной фантазии, в то время как художник заключает соблазнительные миражи в тесные рамки искусства.

Отсюда, возможно, проистекает неприязнь к откровениям, отсюда ревнивое замыкание в недрах таинственной мастерской, принципиальное отвращение к раскрытию для всего мира истории творения. К чему же провоцировать ненужную критику деталей, которые и так потом в течение реализации отпадут или окажутся существенно измененными, к чему раскрывать историю этих бесконечных колебаний, бесчисленных флуктуаций, через которые проходит мысль перед окончательным воплощением? Не лучше ли сразу отдать на суд законченное произведение? Исповедь требует определенного самопожертвования, если она должна быть искренней и полной.

Остаются соображения престижа, то обаяние, которое оказывает законченное произведение, представленное в твердой, недвусмысленной форме. Раскладывание на части, указывание пальцем на все тонкости конструкции и связующие методы выглядит опасным; это может снизить удивление, погасить восторг у зрителя-дилетанта. Да, наверное, так, но в то же время это и поучительно — для знатока, собрата по искусству, для психолога.

История написания произведения, начертанная рукой автора, — это дополнительная информация к психологии творения,

– 439 -

важный и интересный документ, если только она искренняя, абсолютно честная и добросовестная.

Я хочу, чтобы и моя история была такой...

«Машинист Грот» был создан в марте 1917 года. Идея зародилась гораздо раньше, во время отпуска в 1916 году, в августе.

Происхождение рассказа оказалось для меня в известной степени

неожиданностью, далекой от источников, из которых я привык черпать темы. Ибо в основном, почти как правило, я черпаю все из себя, из внутренних переживаний. Здесь же причина оказалась исключительно внешней, порожденной рассказом товарища школьных лет, Зигмунта Артура Августина. Мой коллега обладает врожденным даром повествования о приключениях, которые он любит иллюстрировать довольно живой жестикуляцией. Будучи железнодорожным чиновником, он не раз имел возможность наблюдать любопытных персонажей среди товарищей по профессии, которые перемещаются, как в калейдоскопе, по вокзалу, в складах, на линии.

Однажды августовским вечером он рассказал мне об интересном происшествии, свидетелем которого он оказался, будучи начальником движения на небольшой галицийской станции.

Среди однообразия повседневных функций вдруг, как бомба, обрушилось донесение с большой соседней станции, требующее обратить пристальное внимание на машиниста приближающегося поезда. Сигнал тревоги оказался верным: подозрительный человек остановил поезд на довольно солидном расстоянии (1 км или даже больше) за станцией. Поскольку подобный маневр в тот день происходил уже несколько раз на других станциях, следовало выяснить причину. Машиниста сняли с паровоза и тут же на месте подвергли допросу. Мой коллега, как заведующий станцией, руководил им. Результат оказался неблагоприятным для машиниста, который не мог или не хотел объяснять свое загадочное поведение. Вообще этот человек производил впечатление полусумасшедшего. Власти должны были его уволить. Что с ним потом произошло, неведомо. Дальнейшая судьба несчастного железнодорожника осталась неизвестной.

История произвела на меня сильное впечатление. Меня заинтересовала форма его нарушения, стойкость во взглядах на власть, упорная позиция на следственном допросе. Я сразу почувствовал заманчивую тему.

– 440 -

«Машинист не хочет останавливать поезд перед станцией, а встает перед ней или за ней» — вот краткое описание, в которое я заключил рассказ коллеги и бережно хранил — на потом.

В течение зимы 1916/17 года меня поглотили различные занятия: профессиональные обязанности, реализация других идей — трехмесячная работа над драмой «Пучина». Но про машиниста я не забывал. Тема терзала, влекла, тревожила. Ее надо было обсудить — с самим собой.

Событие представлялось психологической загадкой. Возник принципиальный вопрос: почему?

Передо мной были результаты таинственных предположений, последствия неизвестных причин. Речь шла о мотивах поведения, о мотивах действий.

В том, что машинист был по-своему прав, что в душе своей он поступал логично, я не сомневаюсь. Нужно было лишь войти в лабиринт сознания безумца, погрузиться без улыбки превосходства «здорового» человека в его запутанные, странно извивающиеся в полумраке внутренние галереи. Экспедиция показалась мне достойной такого труда.

Безумцев иногда отличает их собственная великая печальная правота. Действия и слова сумасбродов иногда производят впечатление застывших символов, под жесткой оболочкой которых бьется жизнь, своеобразная, оригинальная и страшная одновременно. Безумие, как всякая аномалия, — это как бы протуберанец жизни, выброшенный из ее непроницаемых тайных глубин. Пандемониум бытия ревностно скрывает свои секреты, время от времени приоткрывая краешек завесы; в момент его открытия перед напуганным оком клубятся в диком хаосе вихри, разверзаются бездонные пучины или дышит холодом безбрежная, чудовищная пустота. И вновь завеса падает обратно, и все укладывается под ровную гладкую поверхность повседневности. Безумцы — это часто гении чувств или мыслей. Мощная страсть или идеал разрушают хрупкую форму, оставляя грустно-смешную карикатуру.