Демон движения
Шрифт:
— Движения?! — побледнел Шигонь.
— Именно. Итак, упомянутый господин нарисовал эту сказочную фигуру — впечатляющий символ, который моментально расхватали все залы ожидания всех станций не только в стране, но и за рубежом. А так как я заранее выправил себе на него патент и зарезервировал авторские права, то и заработал недурно.
Шигонь поднялся с подушек и выпрямился во весь свой внушительный рост.
— А в каком же образе, если позволите узнать, воплощен ваш символ? — сдавленным, неестественным голосом прошипел он.
— Ха-ха-ха! В образе гения** движения. Громадный, смуглый юноша, летящий на
— Врешь! — заревел, бросаясь к нему, Шигонь.
– Врешь, как собака.
«Начальник» скрутился в трубочку, как-то измельчал, умалился и просочился в замочную скважину. Но почти в тот же миг отодвинулась дверь купе, и исчезающий нахал слился с фигурой появившегося на пороге кондуктора. Служащий смерил взволнованного пассажира злобно-насмешливым взглядом и подал ему билет:
— Прошу, билет уже готов; стоимость вместе со штрафом — двести франков.
____________
* Увеселительные маршруты (нем.).
** Genius (лат.) - демон, дух-покровитель.
– 138 -
Но улыбка его погубила. Не успел он опомниться, как какая-то рука, крепкая как судьба, схватила его за грудки и втянула внутрь. Раздался отчаянный крик о помощи, затем хруст раздробленной кости, и наступила глухая тишина...
Через миг большая тень мелькнула по окнам пустого коридора, проскользнула между стенкой вагона и купе и исчезла в тамбуре. Кто-то открыл дверь на платформу и рванул сигнал тревоги. Поезд начал резко замедлять ход...
Темная фигура сбежала по лестнице, наклонилась в направлении движения и одним прыжком рванула в придорожные заросли лиственниц, синевших в лучах рассвета...
Поезд остановился. Взволнованные служащие долго искали виновника тревоги, не зная, из какого вагона поступил сигнал. Наконец кондукторы отметили отсутствие одного из коллег.
– Вагон № 532!
Они ворвались в коридор, начали обыскивать купе. Многие пустовали. Наконец в купе первого класса нашли труп несчастной жертвы. Какая-то титаническая сила выкрутила ему голову таким адским образом, что глазами, вылезшими из орбит, покойник смотрел на собственную спину. В застывших белках утреннее солнце заиграло жестокой улыбкой...
ЧУМАЗИК
Старший кондуктор Блажек Боронь, обойдя вверенные ему вагоны, вернулся в закуток, отданный в его исключительное распоряжение, так называемое «место для кондуктора».
Устав целый день шататься по вагонам, охрипнув от выкрикивания названий станций в осеннюю, наполненную туманами пору, он собрался немного отдохнуть на узком, обитом клеенкой стульчике; радовался честно заслуженной сиесте. Сегодняшний рейс, собственно говоря, завершился, поезд уже преодолел полосу близко расположенных остановок и затяжной рысью направлялся к конечной станции. Вплоть до конца поездки Боронь уже не должен был вскакивать со скамеечки и сбегать на несколько минут по ступенькам, чтобы объявить миру сорванным голосом, что вот станция такая-то и такая-то, что поезд остановился на пять, десять минут, а то и на целую долгую четверть часа или что уже настало время пересаживаться.
Погасил фонарик, пришпиленный к груди, и поставил его на полку высоко над головой, снял шинель и повесил на крючок.
Двадцать четыре часа непрерывной службы заполнили его время так плотно, что он почти ничего не ел. Организм заявлял о своих правах. Боронь вытащил из сумки снедь и начал подкрепляться. Блеклые, выцветшие глаза кондуктора неподвижно уставились в стекло вагона, глядя в мир
– 140 -
за окном. Когда вагон подскакивал, стекло тряслось, везде однородно гладкое и черное — сквозь него ничего не было видно.
Оторвал глаза от монотонного окна и направил взор вглубь коридора. Взгляд скользнул по линии дверей, ведущих в купе, переместился на ряд окон напротив и погас на скучной кайме коридорной дорожки.
Закончил «ужин», достал трубочку и закурил. Правда, он находился в служебном помещении, однако на этом участке, да еще и недалеко от конечной можно было не опасаться проверяющего. Добрый контрабандный табак тлел в круглых, душистых скрутках. Из губ кондуктора выскальзывали вьющиеся ленты и, сворачиваясь в клубки, катились как бильярдные шары вдоль вагонного коридора — а за ними вновь выплывали плотные сомкнувшиеся струйки, лениво тянулись голубые шлейфы и разрывались у потолка дымовыми петардами. Воронь был мастером курения трубки...
Из глубины купе долетел взрыв смеха: пассажиры были в хорошем настроении.
Кондуктор от злости стиснул зубы; с губ слетели презрительные слова:
– Коммивояжеры! Торгашеское отродье!
Боронь на дух не переносил пассажиров, его раздражала их «практичность». По его мнению, железная дорога существовала только для самой себя, а не для путешественников. Задачей железной дороги была не перевозка людей с места на место в коммуникационных целях, но движение как таковое, преодоление пространства. Какое ей было дело до ничтожных интересов этих земных пигмеев, хитроумных комбинаций изобретательных мошенников, низменных афер торгашей? Станции существовали не для того, чтобы на них выходить, а чтобы измерять пройденный путь; железнодорожные остановки были критерием езды, сменяющиеся одна за другой, как в калейдоскопе, они свидетельствовали о прогрессе движения.
Посему кондуктор всегда с презрением поглядывал на толпу, протискивавшуюся сквозь двери вагонов на перрон и обратно, с ироничной гримасой смотрел на запыхавшихся
– 141 -
барышень и взбудораженных спешкой мужчин, которые по головам, сворачивая шею, среди криков, брани, а временами и тумаков рвались в купе, чтобы «занять место» и опередить своих товарищей по отаре.
— Стадо! — сплевывал он сквозь зубы. — Как будто Богу на том свете важно, чтобы какой-то там пан Б. или какая-то там пани В. «вовремя» прибыли из Ф. в 3.
Тем временем реальность составляла разительный контраст со взглядами Бороня. Люди постоянно садились и высаживались на станциях, все время толкались с той же самой запальчивостью, всегда с теми же самыми практическими намерениями. Но и кондуктор мстил им за это при каждом удобном случае.
На его «участке», составлявшем от трех до четырех вагонов, никогда не было переполнения, той отвратительной давки людского сброда, которая не раз отбивала у его коллег любовь к жизни и представлялась темным пятном на горизонте серой кондукторской судьбы.