Демон Максвелла
Шрифт:
Что усложняет толкование, так это третий гость, приход которого до сих пор остается для меня тайной.
Я знаю, как общаться с Библейским Биллом. Я понимаю, как мне следовало себя вести с Малюткой Джоном. Но я до сих пор не разобрался, что нужно было делать с моим третьим фантомом, призраком грядущих лет, панком Патриком.
Он шел по дороге вдоль моего пастбища в армейских сапогах и с рюкзаком цвета хаки за плечом. Я ехал в город, чтобы поменять видеокассету и купить провод, и только увидев его, сразу понял, что идти ему, кроме моего дома, некуда. Я остановил свой мерседес и опустил стекло.
– Мистер Дебори? –
– Садись, – ответил я.
Он забросил рюкзак на заднее сиденье и с тяжелым вздохом устроился рядом со мной.
– Как холодно. Я уж думал, что не дойду. Меня зовут Патрик.
– Привет, Патрик. Откуда ты?
– Автобусом из штата Нью-Йорк. Ограбили меня до последнего цента. Но мне надо было срываться. Это долбаное Восточное побережье – там тебя обирают до нитки. Я пуст, мистер Дебори. Я хочу есть и уже три дня не спал из-за этого чертова сумаха.
Судя по всему, он совсем недавно достиг совершеннолетия, у него прямой немигающий взгляд и подбородок, покрытый первым пушком. Вся правая половина лица у него покрыта белой мазью.
– А где ты нарвался на сумах?
– Когда убегал через лес от этой старой ведьмы не то в Юте, не то в Айдахо. – Он достает сигарету из свежей пачки «Кэмела» и запихивает ее в свой распухший рот. – Решила, что я собираюсь увести ее несчастный пикап.
– А на самом деле?
Он даже плечами не пожимает.
– Этот чертов автобус довел меня до полного посинения. Как можно спать, когда он то едет, то останавливается, то снова едет? Может, алкоголики и бродяги и могут так спать, но лично я не могу.
Мы продолжаем стоять на месте, и я не знаю, что с ним делать. Он мне не нравится – от него разит лекарствами, никотином, яростью и застоявшимся адреналином – и мне совершенно не хочется везти его к себе домой.
– Я приехал, чтобы повидаться с вами, мистер Дебори, – произносит он, не глядя на меня. С губы у него свисает сигарета, похоже, он находится в состоянии шока.
– Чего ради? Мы даже не знакомы.
– Я слышал о том, что вы помогаете людям. Меня дочиста обобрали эти вампиры. Вы должны мне помочь.
Я включаю двигатель и направляю машину прочь от фермы.
– Я не читал ваш роман «Пролетая над гнездом кукушки», но я смотрел фильм. И я читал интервью с вами во «Всемирном каталоге», где вы сказали, что верите в христианское милосердие. Что касается меня, то лично я агностик, но я считаю, что каждый имеет право верить в милосердие. И уж вы можете мне поверить, мистер Дебори, я нуждаюсь в нем больше, чем кто-либо другой. Я не алкоголик и не бродяга. Я интеллигентный человек. Я одарен. У меня была своя собственная группа, и мы неплохо зарабатывали, но эти сукины вампиры… вы же знаете!
– Честно говоря, мне это не очень интересно. Я не хочу, чтобы ты портил мне настроение своими рассказами. Если ты избавишь меня от своих сетований, я, так и быть, куплю тебе в городе ланч.
– Мне не нужен ланч, мистер Дебори.
– Так что же тебе нужно?
– Я – художник, а не попрошайка. Я опытный певец и композитор. Мне нужна работа в приличной группе, исполняющей кантри и вестерны.
Боже милостивый, думаю я, будто вокруг меня кишмя кишат такие группы, а главное – будто они все только и мечтают о таком квелом зомби. Но я молчу и позволяю ему дальше распространяться о том, в какое плачевное состояние привели этот чертов мир долбаные наркодилеры, умственно отсталые
Это происходит через неделю после убийства Леннона, накануне дня зимнего солнцестояния, и потому я слушаю его молча. Я понимаю, что его появление – это своеобразный барометр, свидетельствующий о сгущающемся духовном климате нации. Но еще я знаю, что после самых мрачных эпох наступает победа юного света, о чем ему и сообщаю. Он не поворачивает головы, но я вижу, как край его рта начинает подергиваться не то в ухмылке, не то пытаясь раздвинуться в улыбку. Это зрелище производит неприятное впечатление, он напоминает омара, приподнимающего свою склизкую губу над потухшей сигаретой, но это его первая человеческая реакция после ядовитой напыщенности, и мне это показалось благоприятным знаком. Я ошибался.
– Победа? Когда семьдесят процентов населения голосует за второсортного престарелого актера, считающего, что все лица, получающие пособия, должны быть кастрированы? Ну вот я получал пособие! И продуктовые карточки. Если художник не хочет продаваться вампирам, это единственный способ выжить для него. Вы себе не представляете, чего я наслушался от водителя автобуса и этой ведьмы в Айдахо, а теперь еще этот чертов сумах…
– Послушай, панк, – очень вежливо произношу я, так как понимаю, что человек, преодолевший четыре тысячи мили, чтобы познакомиться со старым толстым лысым писателем, произведения которого он даже не читал, в надежде, что тот пристроит его солистом в несуществующую группу, действительно должен находиться в очень тяжелом положении. Поэтому я решаю поделиться с ним своей мудростью. – Понимаешь, тебе надо изменить свое сознание. По логике твоих мыслей завтра будет хуже, чем вчера, новая неделя хуже, чем предыдущая, а следующая жизнь – если ты, конечно, в нее веришь, хуже, чем нынешняя. Чем это может кончиться? Тем, что ты просто исчезнешь.
Он откидывается на спинку кресла и смотрит в окно на Орегонские пруды, которые мы проезжаем.
– А мне плевать, мистер, – отвечает он.
Поэтому я даю ему три доллара и советую что-нибудь съесть, пока я езжу по магазинам. И тут мы впервые встречаемся с ним глазами. Они у него неестественно большие, свинцово-серые, с огромной радужкой. В соответствии с некоторыми восточными учениями, просвечивающая под зрачком радужка свидетельствует о «разбалансированности и обреченности телесной оболочки» – то, что называется санпаку. Из чего я делаю вывод, что странные глаза Патрика указывают на состояние сверх-санпаку, нечто, находящееся за пределами обреченности.
– Вы за мной заедете?
В его интонации звучит как угроза, так и отчаяние.
– Не знаю, – признаюсь я. – Мне надо подумать.
И я передаю ему рюкзак. Проталкивая его в дверь, я ощущаю под брезентом зловещее очертание какого-то твердого предмета, и это заставляет меня помедлить.
– Может, тебе нужно больше? – спрашиваю я. Но он уже вытащил рюкзак и отвернулся.
Больше всего это похоже на армейский пистолет 45-го калибра. Но я не могу сказать наверняка. Я не знаю, что мне делать, – не то оставить его на улице, не то вызывать копов. Мне уже наплевать на провод, я заезжаю в видеосалон, меняю кассету «Битлз на стадионе Ши» на новую и возвращаюсь обратно. Он уже сидит на поребрике, на своем рюкзаке, с белым пакетом в руках, прекрасно гармонирующим с белой мазью на его лице.