Демонический Любовник
Шрифт:
– Смотрите мне прямо в глаза, Мисс Мэйнеринг, – сказал он.
Вероника, напуганная и зачарованная одновременно, сделала, что он велел, и увидела, как его зрачки начали излучать странный внутренний свет, как если бы череп Лукаса вместо мозгов вмещал в себя пылающий огонь, который прорывался наружу сквозь хрусталики его глаз. Стоило ей лишь взглянуть в его глаза, как она уже не смогла от них оторваться. Свет становился все ярче и ярче, человеческое лицо начало растворяться в нем и она обнаружила, что смотрит прямо в горнило, для которого человек был только лишь ширмой. Она, казалось, стремительно неслась сквозь этот огонь к тому, что лежало за ним. Потом земля ушла у нее из-под ног и она провалилась в безграничную темноту; миновав планеты, она оказалась прямо в межзвездном пространстве. Затем ее резко потянуло вверх, как если бы она была дайвером, выныривавшим на поверхность, пространство стало светлеть и она оказалась в бледно-сапфировых небесах, возвещавших
Перед ней стоял Лукас в рубашке с коротким рукавом. За окном все также царил полумрак, но теперь зеленая лампа на столе была включена.
– Ну? – сказал он. – С возвращением? Все не так уж и плохо, правда?
За исключением пугающего путешествия в космос, произошедшее не показалось Веронике таким уж ужасным, о чем она и сообщила Лукасу.
Лукас облегченно вздохнул, затем зевнул, потянулся и прошелся по комнате, как если бы желая размять затекшие ноги. Легкий прохладный ветерок задувал в окно и ворошил огромную кипу бумаги на столе, исписанную рукой Лукаса. Вероника гадала, откуда она взялась, ведь когда она закрыла глаза несколько минут назад, бумаги на столе не было. От прохладного ветра Лукас поежился, подобрал с пола пальто и накинул его на плечи. Вероника, наблюдая за его действиями, внезапно осознала, что тоже ужасно замерзла, как будто бы и правда побывала в ледяных глубинах космоса, и судорожная дрожь пробежала по ее телу. Лукас улыбнулся, увидев это, и взял со стола маленький термос. Когда он открыл его, в воздухе возник завиток пара.
– Замерзли? – спросил он. – Так всегда бывает после транса. Выпейте горячего кофе, – и он налил его из термоса в стоявшую наготове чашку.
– Если бы я знал, что наш сеанс будет таким долгим, – продолжил он, – Я бы приготовил кофе и для себя. Но ничего не поделаешь, придется обойтись пивом. Я не употребляю крепких напитков после подобных дел. Пейте, а я схожу за пивом.
Оставшись в одиночестве, Вероника пила свой кофе, гадая, что бы означало странное поведение Лукаса. Она заметила, что свет в комнате стал ярче, хотя настольная лампа казалась бледной и бесполезной. Свет шел от окна. Щебет и шорох в плюще говорили о том, что воробьи уже проснулись; Вероника, удивленная, пыталась понять, что же могло побеспокоить их в столь поздний час. Лукас, вернувшийся с пивом, выключил настольную лампу, и Вероника увидела, что вся комната была залита серым светом и свет этот не был светом сумерек, но возвещал о наступлении рассвета, и она наконец осознала, что каким-то неведомым образом семь часов жизни просто выпали из ее памяти. Она никогда не теряла сознания; на каких-то несколько мгновений она оказалась в космосе и потом вернулась обратно, но весь этот процесс мог длиться от тридцати секунд до пары минут, хотя при этом семь часов просто бесследно иссчезли из ее жизни. Она заснула в вечерних сумерках и проснулась в сумерках рассветных, и вряд ли она когда-нибудь узнает, что с ней делали на протяжении всего этого времени; эти семь часов просто выпали из ее памяти и она никогда о них не вспомнит. Лукас выглядел очень уставшим, но вел себя как обычно; на столе лежала кипа бумаги, которая была исписана, по-видимому, за эти семь часов и о назначении которой ей ничего не было известно, и холодный рассветный ветер дул в окно после жаркой Лондонской ночи.
Новый страх зародился в душе Вероники, страх перед потерянными семью часами и тем, что могло произойти за это время. Она пристально посмотрела на Лукаса, как если бы пыталась вытянуть из него правду одной только силой взгляда.
– А что происходило пока я... спала?
– Вы пребывали вовне.
– Вовне. Что это значит?
– Вы находились вне тела. Ваша душа находилась вне тела. Я выгнал ее оттуда.
– Но почему. Зачем?
– Потому что мне нужно было использовать ваше тело как динамик бесконтактного телефона. Когда вы в теле, ваши голосовые связки контролируются импульсами вашего разума; но когда вы вне тела, то ваши голосовые связки могут контролироваться импульсами разума других людей и тогда вы начинаете говорить за них. Вы знаете немецкий? Нет? А вы ведь весьма бегло говорили на нем всю минувшую ночь и рассказали мне много интересных вещей, о которых я хотел узнать. Вот почему вы нужны мне, детка, и почему я буду содержать вас здесь дальше. Вы можете выходить и проводить время так, как вам нравится, если только это не вредит вашей восприимчивости, но отпустить вас совсем я не могу.
Он подошел к ней вплотную и пристально посмотрел в ее глаза.
– Вы не сможете уйти дальше, чем позволит вам длина вашей цепи. Это ясно?
Вероника выслушала его, не поняв смысла сказанного. Это так сильно выходило за рамки ее представлений о действительности, что она была не в состоянии этого понять. Она поняла, что Лукас использовал ее в каких-то своих странных целях, и что он ценил ее также, как ценят хороший инструмент, и что ее будут содержать, как содержат домашнее животное, в
идеальных условиях, но исключительно ради удовольствия хозяина. Страх наполнил ее душу; все это дело не было человеческим; Лукас не видел в ней человеческого существа, но относился как к какому-то предмету или приспособлению; цели, в которых он ее использовал, тоже не казались ей человеческими, замешанными на страсти или алчности, но казались какими-то ультра- или инфра-человеческими, не принадлежащими вместе с тем и к сфере нашей земной жизни. Она не знала, чего он хотел достичь, но считала, что это сильно вредит ее душе; не смотря на то, что он был мил и вежлив с ней, он причинял ей ужасный вред, но не физический, а куда более страшный, чем если бы просто делал что-то с ее телом. Кошмарный липкий ужас навалился на нее, ужас не тела, но души; она была напугана не земной жизнью и встречающимся в ней человеческим коварством, но далеким космосом с его нечеловеческими делами. Лукас определенно не был человеком. Конечно, когда он сидел на офисном столе, покачивая ногой и распивая пиво из чайной кружки, он казался более человечным, чем все остальные люди, и выглядел совершенно обычным мужчиной, но она знала, что это было не так. Она сосредоточенно смотрела на него, пытаясь разгадать его тайну; что было в нем такого, что выделяло его среди всех остальных? Она отметила его руки, глаза и, как ни странно, ноги. Вероника не понимала, почему включила в этот список и его ноги тоже, но она это сделала.
Подняв глаза, он заметил, что она наблюдает за ним, и улыбнулся ей поверх чайной кружки.
– Идите спать, Мисс Мэйнеринг, – сказал он.
– Я не хочу, – ответила она.
– Ну конечно, как я мог забыть. У вас же было семь часов сверхконцентрированного сна. А я, пожалуй, пойду, так что желаю вам хорошей ночи, ну или хорошего утра, как вам будет угодно.
Вероника понимала, что со стороны ее жизнь выглядела предельно легкой. Ей не нужно было заниматься нудной работой машинистки или бухгалтера; весь день она могла делать все, что угодно – читать, шить, вязать свитер, гулять по парку или даже могла сходить в кино, то есть, заниматься вообще чем угодно, лишь бы к вечеру не быть чрезмерно утомленной, ибо Лукаса это злило.
Три или четыре ночи в неделю Эшлотт передавал ей сообщение о том, что ее ждут в офисе, а затем Лукас, глядя ей прямо в глаза, отправлял ее душу в космос и использовал тело для достижения своих целей. На рассвете она возвращалась в свою освобожденную жилплощадь, испуганная, потрясенная и напрочь замерзшая. Однако больше никогда она не переживала полной потери памяти, как это было в случае с ее первым погружением в транс. До нее долетали обрывки воспоминаний; иногда она видела лица, которые сновали вокруг и наплывали на нее, пока она летела вниз, и она, словно напуганная птица, стремилась побыстрее пересечь надир и умчаться в рассветные облака. В одну ужасную ночь, которую-она-никогда-не-забудет, они гнались за ней через весь космос, поэтому она очнулась, крича от ужаса, задолго до назначенного времени и обнаружила Лукаса, одновременно рассерженного и обеспокоенного, пытающегося удержать ее в кресле. Она рассказала ему об этих дьявольских лицах и их когтистых лапах, но он просто пожал плечами и никак не прокомментировал и не объяснил произошедшее, хотя она и отметила, что прошло некоторое время, прежде чем он позвал ее снова.
Она провела в этом странном доме уже три недели и знойный август сменился жарким сентябрем, когда к ней пришел Лукас с ключом в руках.
– Жаль, что я раньше не подумал об этом раньше, но вот вам ключ от Сквер Гарденс, где вы можете гулять по вечерам в мое отсутствие. Я уезжаю на уик-енд, – добавил он.
Чуть позже она увидела его в мотоциклетной форме и догадалась, что выходные он проведет в дороге. С тоской подумала она об открытом, продуваемом всеми ветрами пространстве и чистом воздухе. Блумсбери, и без того не располагавший к веселью район Лондона, летом становился совершенно невыносимым. Вероника отправилась в Сквер Гарденс и поиграла в мяч с апатичным ребенком, няня которого хотела спокойно почитать роман, а когда он ушел пить чай, достала книгу и уселась под деревьями. Сад казался ей подарком судьбы; хотя деревья уже были пожухлыми и высохшими, несколько зеленых листочков на них все-таки осталось, да и здесь явно было лучше, чем сидеть в четырех стенах.
Тем временем Лукас, миновав Лондонские пробки, на полной скорости мчался в северном направлении. Он тоже был рад свободе от каменных стен. Он уже давно не катался на мотоцикле; количество времени, которое он проводил с Вероникой Мэйнеринг и результаты, которые он получал, заставляли его проводить выходные за наверстыванием упущенного в своей основной работе. Но оно того стоило, ведь такого медиума можно было встретить не часто. Она очень чисто передавала информацию и ему оставалось лишь сопоставлять полученные сведения; по частям восстанавливал он ритуалы высших степеней Великого Братства, к которому он принадлежал. Лукас усмехнулся, вспомнив о тех бумагах, что хранились в его сейфе.