День без конца и без края
Шрифт:
– Аспада юноши и девицы! Античный горный пейзаж! Один момент, и вы перенесетесь навечно в голубые горы Кавказа. Подходите сниматься!
Мимо фотографа пробегают два парня и две девушки. Один из парней приостанавливается:
– А что, ребята? Сняться в такой момент. Война - и начало года!
– Фантастика!..
– кричит второй парень.
– Вы будете иметь удовольствие на всю жизнь, - говорит фотограф и, не давая им опамятоваться, тащит всех четырех к холсту.
– Вы потом себе просто не простите, если не сниметесь, -
– Я вам сделаю вещь, вы сами удивитесь...
Ученики стоят возле холста... И только теперь мы замечаем среди них Мусю. Она все в том же сером платьице с кружевным воротником. Один из парней, почуяв на себе объектив, с улыбкой придвинулся к Мусе. Она тотчас же нахмурилась, надула губы и отодвинулась к подруге.
Так она и вышла на фотокарточке - с надутыми губами, наклоненная к подруге.
Фотокарточка стоит на ее письменном столе в знакомой нам комнате. Горит настольная лампа. Муся читает учебник, а рядом фотокарточка Ирины - она в белом чепце с красным крестиком на лбу. За окном мечутся снежинки, и белая мгла постепенно заволакивает весь мир. И видим мы бесконечные снежные просторы и холмы, холмы - не то борозды, покрытые снегом, не то могилы...
А за столом у окна все так же сидит Муся, читает учебник. Но теперь на ней накинута шубейка. Переворачивается страница - и вот к знакомым нам фотокарточкам добавилась еще одна - Василий в папахе, с медалью на груди.
Стук в дверь. Муся, словно очнувшись, встает, кутаясь в шубу, подходит к двери.
– Телеграмма!
– Почтальон подает телеграмму.
– Откуда?
– Из Кургана.
– Почтальон уходит.
Муся читает телеграмму: "На станции тиф". И больше Ни слова.
– Тетя Феня!
– кричит Муся.
– Что случилось?
– спрашивает тетя Феня, вырастая на пороге.
– У папы беда! Вот...
– она протягивает телеграмму.
– Странная телеграмма, - сказала тетя Феня, прочтя ее.
– Впрочем, Иван Николаевич ни слова не скажет. Это кто-то из рабочих.
– А почему Смоляков молчит?
– спросила Муся.
– Он в Петрограде.
– Тетя Феня, я туда еду. Немедленно...
– В Кургане сейчас весна, распутица...
– Но я должна... Обязана!
– Хорошо, поезжай! Если застрянешь, попытаюсь туда вырваться.
Опытная станция. Весна. По грязной, оплывшей конским навозом дороге тащатся дровни. Лошадь идет еле-еле... Правит вожжами баба в нагольном полушубке. В дровнях сидит закутанная в тяжелую клетчатую шаль Муся. Вот и пристанционная усадьба, конюшня, дом... Но никто не вышел навстречу подводе. Даже Федот не вышел.
Муся встает с дровней и, оставив чемодан, бежит на крыльцо.
В просторной комнате на железных койках двое больных: молодая женщина рабочая-селекционер - и конюх Федот. Возле койки Федота сидит на табуретке в ватнике Иван Николаевич и пытается кормить с ложки больного.
– Иван Николаевич,
– А ты проглоти ее... Глотни, глотни. Она и откроется.
Скрипнула дверь.
Иван Николаевич обернулся, да так и застыл с ложкой бульона - на пороге стояла Муся.
– Папа!
– Тебе нельзя сюда!
– Папа!
– крикнула она, с плачем кинулась ему на шею.
– Успокойся, дочка! Успокойся!.. Напрасно ты приехала сюда... Это же опасно.
– Нет, нет! Я не уеду от тебя, - плакала Муся.
– Успокойся, успокойся... Кто тебя вызвал?
– Телеграмма была от вас.
– Кто давал? Федот, не твой грех?
Федот с минуту тяжело дышал.
– Виноват, Иван Николаевич. Внучку посылал. Жалко мне вас... Вы уж три недели на ногах.
– А это тебя не касается!
– сердито сказал Твердохлебов.
– Твое дело принимать лекарство и еду...
– Муся, - слабо сказал Федот, - заберите вы его отсюда, Христа ради. Помрем мы все... Двое уж преставились... Ох-хо-хо...
– Федот закрыл глаза.
– Не говори глупостей! А ты иди отсюда, иди... Расположишься в кабинете, - говорит Иван Николаевич.
Кабинет Ивана Николаевича. Но теперь в нем стоят две койки: на одной лежит сам хозяин, на другой Муся. Чуть брезжит утро. Иван Николаевич, откинув одеяло, вынимает градусник, смотрит на него - температура тридцать девять с половиной. Он натягивает халат, надевает валенки и садится к столу, что-то пишет.
Муся, проснувшись:
– Папа, ты почему не спишь?
– Я уж отдохнул... Спи, спи...
Муся вглядывается в его лицо и вдруг с тревогой:
– Пап, да ты весь красный!
– Это я так... Простудился малость.
– Папа, да у тебя сыпь!
– Муся кинулась к нему с постели.
– Не подходи ко мне, слышишь?
– Я сейчас за доктором, - засуетилась она.
– Нет здесь доктора... А до Кургана тебе не добраться...
– Но надо же что-то делать!..
– Я уже послал за фельдшером. И лекарство нужное принял. На вот, выпей! Может, предохранит!
– Иван Николаевич дал ей таблетку.
Муся выпила.
– Не давай телеграммы ни матери, ни Ирине. Слышишь? Все обойдется.
Иван Николаевич кутается, заметно, как бьет его озноб, дрожит рука.
– Нет, не могу писать!
– Да ты ложись, ложись... Папа!
Он и в самом деле идет покорно в постель... Ложится. И, приподняв голову на подушке, говорит:
– Присядь поодаль. Я тебе хочу что-то сказать.
Муся присаживается на стул.
– Я уже написал там, - кивнул он на стол, - Смолякову... И ты передай ему... Если со мной что случится... Весь селекционный материал станции перевези в Омск в сельскохозяйственное училище... И там продолжать начатые работы. Ирина пусть туда переезжает... Если живой останется. А я поехал... Вон видишь, как понеслись? Кони-то, кони. И столбы... Все дым клубится. Земля горит...